Фиона красила шкафчик в нежно-сизый цвет. Скабрезная надпись, выполненная каким-то графоманом исчезла под неровными мазками кисти, и Керри со вздохом отметила, что вытравить ее из памяти будет гораздо труднее. Ей ничто не давалось легко, и Северо-Западная не стала исключением. Но к такому грубому проявлению нетерпимости она оказалась не готова.
- Представляю, что будет, когда об этом узнает Дойл.
Сьюзен уже жалела о сказанных нынче словах, но едкий кислотный запах, захвативший ординаторскую, создал между ними невидимую стену. И Керри была готова отказаться от "своего образа жизни", только бы их с сыном оставили в покое. Пока Генри не понимает причин их бедственного положения, но стоит ему пойти в школу, и эта травля коснется его. А как объяснить ребенку, что его мама… Нет, Керри была готова стать как все, но как отказаться от того, чего и так нет, что после Кортни Браун она не скоро отважится на новые отношения? Кортни – точно глагол в повелительном наклонении – звучало у нее в ушах и никак не хотело отпускать.
Фиона крякнула и схватилась за поясницу, поднимая с пола газету, покрытую однородным фейерверком краски, с ненавистью смяла ее и бросила в мусорное ведро.
- Ты ведь найдешь, кто это сделал? - Спросила у нее Сьюзен.
- Посмотрим.
Она взяла полупустую банку эмали и бочком вышла за дверь.
- Она найдет.
- Не надо никого искать. Ничего хорошего из этого не получится.
- Нет, Керри, я тебя взяла в приемное, и я за тебя отвечаю.
Пятью часами ранее.
На улице было темно. То ли утро, то ли вечер не разберешь. Только что прошла пересменка, и лица еще не начали отражать суточные ритмы так, как это происходит на изломе трудового дня, а никотин и кофеин – два друга заменителя, навели лоск на физиономии докторов профессиональнее косметики "Макс Фактор". Простуда продолжала бороться за первое место в чарте медицинских диагнозов, и кое-кому даже удалось соснуть часок другой.
Керри Уивер вышла из перевязочной, отбросив волосы назад. Из-за пасмурной погоды спина ныла особенно отвратно, отдаваясь в бедро периодическими спазмами боли. Она заметила ошивавшихся в холле студентов Дойл, эту неразлучную парочку поколения MTV, заметила прежде, чем они успели скрыться, и подозвала к себе. В первой лежал старик с подозрением на инфаркт и нуждался в постоянном присмотре. Стэн вызвался его проведать, только бы не делать ректальный осмотр или прочую дрянь. Его друг во всем подрожал ему, разве что носил галстуки и выстригал бородку. Все, что он хотел от жизни, это стать диетологом как мама. Обоим было хорошо за двадцать и, наверное, в их глазах Керри выглядела навязчивой стервозной особой в период климатической перестройки организма. Она покинула палату сердечника с намерением прочистить им мозги, но растеряла все свои доводы под взглядом из-под медных ресниц. Миллиард лет прошло с тех пор, как она в последний раз терялась перед мужчиной.
- Девид, ты?
- Я, Керри, - последнее слово он произнес с придыханием.
Девид Моргенштерн. Ее босс, ее друг, ее поклонник. Он стоял в до синевы отбеленном халате, под которым проступала рубашка в клетку, а из его некогда каштановых волос клоками торчала седина. Глаза печальные и глубокие.
- Вот так встреча, – помедлила она. - Ты снова занялся практикой?
- Нет. Я в отборочной комиссии. Помогаю студентам определиться с будущей специализацией.
- Им повезло.
- Думаешь?
Девиду было суждено пережить кризис, рано или поздно случавшийся со всеми врачами. Осознать, что ты не бог, а обычный человек, в руках которого по странному стечению обстоятельств оказалась тысяча жизней, хотя ты готов отдать все, чтобы только управлять своей. Глядя на его мучительные попытки побороть страх и неуверенность, Керри, не зная того, сама преодолела ни один эмоциональный срыв, подкативший комком к горлу, и стала заметно сильнее. А Дэвид так и не выбрался из экзистенциальной бездны, заменив жизнь врача на суррогат из бумаг с запахом формалина.
- Понимаю, это не то, что ты ожидал, - прочитал ее мысли Моргенштерн, - но мне нравится. После сердечного приступа я стал больше внимания уделять личности пациентов и слишком поздно понял, что в первую очередь в таком внимании нуждаются врачи и медсестры моего отделения. Но теперь я забочусь о своих питомцах.
- Я тоже стала меньше уделять времени администрированию, – сказала Керри и добавила про себя, - жаль, что на такую простую мысль ушло десять лет жизни.
- Извините, доктор Уивер. Вы не подойдете в первую палату. Срочно.
- Мне надо.
- Иди, - Дэвид выдавил из себя улыбку, - может, в следующий раз выпьем вместе кофе?
- Обязательно.
Керри, как могла быстро, пошла за студентом, но что-то заставило ее обернуться. На другом конце коридора Дэвид Моргенштерн, словно старый сенбернар провожал взглядом свою хозяйку. Когда-то у нее была собака, большая и облезлая, животное никак не хотело принять установленный в доме порядок, и его пришлось сдать в приемник, тогда она жила не одна.
- Что у вас происходит, Дэн? Я же сказала…
Опять эти слишком уверенные в себе студенты. Им стоило практиковаться друг на друге, это научило бы их осмотрительности. Она бросила взгляд на монитор, отображающий рельеф пустыни Гоби, и чертыхнулась, чувствуя вину перед престарелым продавцом обуви.
- Кубик гепарина!
- А как же электроды?
- Делай, что говорят! - Она зарядила дефибриллятор, предварительно смазав впалую грудь старика. - Руки!
Почему-то каждый врач считает, что в его то смену никто не должен умереть, но если не в его, то когда? В жизни Уивер смерть точно Луна бледным светом оставляла отпечатки на всем, что она так любила, а ее невидимая сила подчиняла себе отливы и приливы, растягивая день до 24 часа в сутках. Но иногда только смерть и несет благословение. Три месяца прошло с кончины Сэнди, когда к ним в Окружную привезли молодого мужчину. Его тело глиняным сосудом оставалось нетронутым, в то время как огонь, забравшись внутрь, испепелил все органы и ткани, и песчинки разума выходили из обескровленной сомы через почерневшие отверстия носоглотки с хрипами и стонами. Они показались ей похожими на два обручальных кольца, кольца Саурона. Такие же были у Сэнди, когда ее привезли. Она шептала "Керри" и ждала самые долгие минуты в ее жизни, чтобы облачком дыма из приоткрытых губ отпустить последнее "прости".
Керри не помнила, что тогда говорила медсестре. Ее сознание унеслось в прошлое, а перед ней на операционном столе лежала ее жена. Она не могла больше видеть эту боль, разрываясь от желания спасти любимую и помочь ей. Почти каждый врач, работающий на "скорой", поддерживал идею отказа от реанимации, когда объективно уже ничего нельзя сделать. А она видела, что нельзя ни тогда, ни сейчас; и, действуя, словно в абсансе, наполнила шприц смертельной дозой болеутоляющего и поднесла к вене больного.
Ее руку остановила Кордей, вызванная для бессмысленной консультации, как в тот день: констатировать необратимые повреждении и провести операцию из пиетета к главврачу клиники. Заметив ее неадекватное поведение, Халей дала знак Лизи, и та короткими хлесткими фразами, точно оплеухами, оттолкнула ее от стола, на котором все еще лежала Сэнди. Керри обессилено привалилась к дверному косяку, перед глазами все плыло, но она могла поклясться, что Элизабет, отнявшая у нее шприц, с присущей ей невозмутимостью ввела иглу в катетер пациента и через 2 минуты зафиксировала время смерти… И Керри отпустило, как будто сзади ее держали за крылья, не давая дышать в полную силу. Она подошла к столу и посмотрела в умиротворенное лицо мужчины. Никогда больше она не брала на себя роль Всевышнего, только его подмастерья. И сейчас со второй попытки завела сердце старика.
- Скажите честно, скольких пациентов вам надо убить прежде, чем на вас можно будет положиться?
Но высказаться ей снова не дали. В палату заглянула Мэгги Дойл, вычислившая их по запаху паленой кожи, и вызвала Керри в коридор. Она не походила ни на одну из женщин Уивер, заставляя робеть и скрывать эту робость за маской профессионализма. Иногда Керри пыталась представить, что случится, если в мире останутся одни женщины, а точнее та их часть, к которой она принадлежала. Геометрия отношений, ревности и страхов в мире, суженном до миллиона, или еще меньше. Комната, в которой все присутствующие могут быть твоими коллегами, друзьями или партнерами. Опознавательные признаки в виде анатомических отличий, одежды и гормонов отсутствуют. Нет нейтралитета, только плюс и минус, влечение и отталкивание как день и ночь, сменяющие друг друга. Мужских туалетов тоже нет, что особенно позабавило Керри.
- Ты что-то хотела сказать?
- Да, доктор Уивер, - Мэгги прикрыла дверь палаты, но для жаждущих знаний это жалкая преграда. - Здесь не Окружная, и если вам требуется помощь этих дегенератов, прошу обращаться к доктору Мэган Дойл. Они закреплены за мной. И я рассчитываю на них, делая назначения…
- Хорошо, я приму это к сведению.
Мэгги распахнула дверь палаты.
- Дэн, отнеси анализы миссис Джексон в лабораторию, Стэн, отправляйся в архив. И чтобы через 15 минут у меня была история болезни семьи Нолти.
- Да, - сказала Керри, пропуская парней. - Разнося баночки по больнице, они много чему научатся.
- По крайней мере, никого не угробят.
Несмотря на несправедливую отповедь, Керри была ей благодарна за то, что та не делала ей поблажек, относясь к ней как к равной без страха и обычного для закрытых заведений злорадства. Дойл чувствовала ее полнее других, и даже прозвище, данное шефу в пору интернатуры в клинике Кука, не в пример прочим, соответствовало внутреннему миру Уивер.
- Ржавая канарейка, – прошептала Мэгги, удаляясь по коридору.
Ржавая канарейка как отражение ее хрупкой фигуры, певучего голоса и железного характера с подмоченной репутацией. Ее отец владел несколькими шахтами в Африке, где суеверные рабочие прежде, чем идти в забой, спускали в шахту клетки с канарейками, считая, что птицы предчувствуют беду и вовремя сообщат о ее наступлении. Так же и с ней - всегда впереди. Даже великан Джерри прятался за ее спиной от испепеляющего взгляда Рэнди, когда та зачитывала список обвинений, по которым попала в тюрьму. И именно от Рэнди она услышала нынешнее прозвище Мэгги Дойл.
- Бьянка.
- Почему Бьянка?
- Сокращенно от лесбиянки.
Дэн и Стэн прыснули в больничные карты, а Фиона продолжила сосредоточенно что-то жевать, наверное, яблочный пирог. Керри не имела ни малейшего желания узнать тайны, скрываемые подгоревшей корочкой коржа. Шеф безопасности почти все время проводила за разговорами в регистратуре и просмотром дурацких передач типа "Женаты… с детьми…", отчего порядок только выигрывал.
Непроизвольно Керри положила ей руку на серебряную пряжку в виде 2 скрещенных кольтов, и Фиона втянула живот то ли отстраняясь, то ли стараясь произвести наилучшее впечатление. Сэнди любила пряжки. После нее осталась дюжина ремней. И Керри удивлялась, почему миссис Лопес не захотела забрать и их. Она словно слон, топчущий бегонии, оставляла вокруг Керри выжженное поле воспоминаний, а огонь был ее союзником. Как же иногда родители не похожи на своих детей.
Она подумала о Хелен, о том как долго ее искала, и каждый раз приближаясь к цели, несла невосполнимые потери; как звонила ей, а на другом конце отвечали, что таких здесь нет. Но любопытство, один из самых притягательных в мире пороков, вел их навстречу друг другу. Комплекс брошенного ребенка. Керри всю жизнь испытывала это одиночество. Она могла стать отличной дочерью. Черт, она заслужила, чтобы ей гордились. Только раскрывая перед этой женщиной душу, она не учла одного: мать, бросившая свое дитя, найдет тысячу причин для своего оправдания. Хелен хотела повысить свой рейтинг на небесах, поэтому и появилась в ее жизни, поэтому не сделала попытки понять ее образ жизни, понять ее. Факт, что ее дочь стала лесбиянкой, поверг правоверную мамочку в настоящий шок, закрыв двери для дальнейших свиданий с грехом ее молодости. Ни довод, что в Священном писании нет прямого запрета на подобные отношения, ни укор в ее неблаговидном с христианской точки зрения поступке даже не пришел Керри в голову. В ту минуту она очень хотела, чтобы женщина, которую частный детектив по ошибке принял за ее мать и которая умерла у нее на руках в Окружной, и была бы ее матерью.
- Это что, отклонение на генном уровне или упущение в воспитании?
- Скорее в психике. - Сказала вторая медсестра.
- А что тебя не устраивает, Ханна, смотри, какая экономия на контрацептивах.
Она посмотрела на Рэнди, ища глазами поддержку, устав гадать, знают или нет собеседники о ее "маленьких странностях".
- Фиона. Ты как что скажешь, так и не знаешь, смеяться или плакать. На, вот, - Рэнди протянула ей шоколадку. - Пожуй лучше.
И та вонзила свои маленькие зубки в батончик, точно монстр, разрывающий коричневую плоть, высасывая глюкозу, этот детский наркотик, и повышая свой гемоглобин под харканье, скрип и недовольное ворчание за стеклом, отделяющим их от зала ожиданий.
Вот и сейчас Керри выбрала момент, чтобы кроме Рэнди регистратура была пуста.
- Свяжись с онкологией, мне нужно переговорить с ними по поводу одного пациента.
Рэнди кивнула и выполнила ее просьбу.
- Доктор Уивер?
- Да, Рэнди?
- Я слышала, Лопесы опять хотят отнять у вас сына. Если я чем-нибудь могу помочь… - Из ее алого рта вырвался белый пузырь жвачки, раздулся до размеров штата Колорадо и смачно лопнул. Она наклонилась к Керри и доверительно прошептала. - Я знаю одну гадалку, которая живет в квартале отсюда…
Уивер пришлось согласиться сходить к ней, только чтобы Рэнди отстала. Она была не из тех, кто верит в судьбу, иначе как объяснить все происходящее с ней. Нет, жизнь бессистемна и плохо управляема, как "Опель" иранской сборки.
Керри поднялась на третий этаж в апартаменты онкологического отделения, где клетки рака сползали со стены, а уныние, припечатанное скотчем к плакатам о профилактике, следило за ней невидящими глазами. Она постучала в кабинет и, не дожидаясь ответа, шагнула внутрь.
- Доктор Спенсер, вы не заняты?
- Доктор Уивер, что же вы сами пришли? Прислали бы кого или позвонили. Кто вас интересует?
- Вообще-то, я хотела сама провериться.
Мужчина забарабанил пальцами по столу, напуская на себя невозмутимый вид. Он был лыс, только венчик седых волос, да ниточка усов под сгорбленным носом делали его внешность благообразной.
- Хорошо, - сказал он, - раздевайтесь.
Холодные твердые пальцы коснулись ее тела. Ей хотелось, чтобы они были мертвыми, а не живыми, а не ползали колонией членистоногих, изучая каждую ее впадинку с мастерством древнего картографа. На место страха пришло отвращение и стыд. И хотя доктор Спенсер слыл почтенным и уважаемым специалистом, стены его кабинета не могли надежно сохранить тайну пациента. А если диагноз подтвердится, и об этом узнают адвокаты Лопесов, Керри потеряет сына навсегда, и ей даже некого будет винить. Она задрожала.
- Что вы, моя милая, замерзли. Стойте смирно.
Керри вдохнула побольше воздуха. Она заметила уплотнение неделю назад и как врач не могла не понимать, что это значит. Сколь долго в ней ЭТО росло, месяц, два? Будь у нее стабильные отношения, хоть какие-то отношения. Но теперь это не имеет значения, даже лучше. Не надо никого ставить в известность, высматривая на лице реакцию. Еще один дефект тела, который легко скрыть под одеждой. Она многое скрывала под одеждой: шелушение кожи от сходящего загара, точно змея меняющая кожу; немодельные объемы фигуры, страстность.
Зажатая в паутине аппаратуры, вплетающей в контекст цифр ее самочувствие, Керри сидела на третьем этаже клиники Северо-Запада, а мысли ее были далеко-далеко.
- Результаты будут готовы завтра, - сказал Спенсер, снимая перчатки. - Но вы как врач должны знать, что вне зависимости от анализов, наилучшим считается немедленное удаление новообразования. Да вы не бойтесь, сейчас применяются новые очень эффективные методики.
- Значит, завтра.
Керри застегнула все пуговицы на блузке вплоть до воротничка и, бросив затравленный взгляд в зеркало, вышла из кабинета, до смерти желая, чтобы пульс и последние крупицы самообладания не потерялись, пока она преодолеет три этажа, отделяющие мир смерти от мира живых. В приемном иные заботы, там ей обязательно станет лучше...
Двери лифта открылись, и она столкнулась с Льюис, только что заступившей на дежурство. Неловкость от пребывания в ее доме быстро прошла. Да что там говорить. Керри благодарила судьбу за их встречу, представляя, как бы сложился их быт, живи она одна с сыном. Присутствие рядом живого человека помогало не замкнуться в своей раковине, кроме того, ей приходилось оставлять Генри на длительное время, а лучше Сьюзен и ее свекрови сиделки и желать было нельзя. Они так состыковали свои смены, что могли по очереди сидеть с детьми, экономя на приходящей маме.
- Керри, ты опять?
- О чем ты говоришь?
- Шпыняешь студентов, отчитываешь медсестер. Развела кипучую деятельность, пытаясь все здесь изменить по своему усмотрению. Но это мое отделение и позволь мне устанавливать свои порядки.
- Послушай, я долгое время не практиковала и не хотела выглядеть непрофессионально. Мне нужно многое восполнить и я много работаю. Если люди восприняли мою манеру поведения как…
- Напористую, прямолинейную, безжалостную к себе и остальным? Я знаю, ты не нарочно, ты просто не можешь иначе.
Керри кивнула. Ей нужны были дополнительные часы и обязанности уже не столько ради самоутверждения, сколько из-за денег. И видя, как Сьюзен утопает в бумажной работе, она не могла не протянуть ей руку помощи. Они жили вместе, и это накладывало определенные обязательства. Раньше конфликты между ними разгорались на пустом месте, но теперь, когда они делили не только пациентов, но и крышу над головой, ничто не казалось таким важным, чтобы омрачать этим их светлый дом.
- Сьюзен, если я чем-то могу…
- Можешь, - ухватилась за "у" Льюис, - через две недели в Окружной состоится семинар о проблемах скоропомощной службы, сходи, а то у меня заседание в женском комитете. Арман сам не знает, чего желает его Высочество, сказала она, но, увидев сияющую улыбку большого босса, сменила тему. - Да, и когда поедешь домой, купи сока.
- А вот вы где? В трюме все спокойно? - Спросил Пиццини
- Да вот, доктор Уивер вызвалась стать нашим делегатом на конференции реаниматологов, проходящей в клинике Кука.
- О, - Арман театрально закатил глаза, - правильно я говорю: наш персонал надо хотя бы на недельку отправлять на стажировку в Окружную, тогда у них всякая дурь о повышении зарплаты из головы вылетит. А вы быстро сориентировались, выбрав прямую дорожку к месту заведующей, но ничего Сьюзен, мы и тебе какую-нибудь работенку сыщем. - Он рассмеялся опереточным смехом, пропуская женщин вперед. - Доктор Уивер, что с вами, вы хромаете?
- Да, - ответила она, - но это не повод откладывать свидание с горой больничных карт. - Керри пошла в сторону перевязочной, потом, словно вспомнив нечто важное, обернулась.
- Яблочный или виноградный?
- Апельсиновый.
И ушла, наслаждаясь растерянным взглядом Пиццини, как если б приняла обезболивающее. Теперь без костыля ей не обойтись. Два года прожитые с легкой походкой выдались не такими уж легкими. И какой-то частью себя Керри радовалась возвращению старой знакомой боли, ее сестры не милосердия, находя в ней поддержку и забвение. За свою жизнь Керри познала много ее разновидностей, где тупая физическая боль занимала далеко не почетное место среди шуток дьявола. Уивер нуждалась в опоре, в костыле, этом фаллическом символе ее власти над собой, как выразилась Ким Легаспи. И она была рада возвращению этой боли, потому что с чем-то новым вряд ли бы уже совладала.
Керри придвинула к себе настольную лампу, склоняясь над историей болезни. Тонкая папка из пожелтевших листочков - все, что останется от нас. Мысленно стала составлять свою историю болезни, начиная с рождения, необратимого дефекта бедра и кучи комплексов, завязанных на тайне ее происхождения и огромном новом мире, в который ее вытолкнули с околоплодными водами. Нет… это мы уже сегодня проходили.
Дверь тихо отворилась и в перевязочную заглянула Сьюзен.
- Керри, можно тебя в ординаторскую?
- Что-то не так?
- Нет, но лучше тебе подойти.
Она поставила свой росчерк на последнем листе и положила карту наверх стопки. Сьюзен нервничала, сейчас она выглядела такой потерянной, такой виноватой, что Керри сразу отбросила все подозрения и, накинув на плечи халат, пошла за подругой.
