Керри сделала глоток из высокого стакана у себя на столе, пока больничный адвокат обговаривал пункт за пунктом договор между клиникой и фондом Джона Картера-третьего на постройку медицинского центра в Чикаго. Нил Донован, словно хорек, подвергшийся весенней линьке, был мал и худ, и единственное, что отличало его от невозмутимого мужчины по левую руку от Романо - это костюм. В день «охоты на ведьм» на мистере Доноване была твидовая тройка с нефритовой сорочкой и нежно-розовым галстуком, что языком хамелеона ласкал ступни Легаспи, обжигая то холодом, то огнем, а то метлой из крапивы, проходясь по азам ее жизни.
Керри попыталась уловить вкус воды у себя на губах, запоздало сознавая, что чувства, которые она испытывала к Ким ничем не сочнее этой прозрачной жидкости: он есть и в то же время его нет. Рана зарубцевалась еще и потому, размышляла доктор Уивер, что ей удалось подменить одну роскошную блондинку другой; глубину Тихоокеанских впадин, на оберегающий бархат глаз Сьюзен Льюис; эту сизую полынью, под которой в апрельской истоме пульсирует озеро Мичиган и, ступив на которую, ты ступаешь на скользкий путь.
Она подняла взгляд на адвоката, ища хоть какое-то подтверждение того, что сейчас не 2002 год. Но запонки на его манжетах колеями прошлого выражали ту же прямолинейность, что и в кабинете Романо. А они изменились. Учитель и ученик. Керри грела в сердце их первую встречу. Джон согласился помочь составить опись, имеющихся в наличии лекарственных препаратов, ну как согласился, не смог сказать «нет». Ей вообще было трудно отказать, если дело касалось работы. Гладкое глянцевое лицо только оперившегося птенца, теперь бросалось в глаза резкими перепадами линий; а синева на щеках, заползая в вытатуированный временем лабиринт морщинок, и когда косой луч, проникая в окно 6 этажа, падал на левую половину его лица, они горели серебром, словно нить Ариадны, стянувшая Крит морским узлом, который никому не дано разрубить.
О них тоже ходили сплетни, особенно когда Джон снимал у нее подвал, в тот краткий период «надодиночества», как Керри его называла. Однако, к взаимной пользе или несчастью, они так и не успели преодолеть стеснение слухов, достигнув предела человеческой близости, дабы учить друг друга любви.
- Мы не рассчитываем окупить затраты, - продолжал Джон. - И не хотим привлекать никого со стороны. Больше того, фонд будет ежегодно субсидировать на нужды Центра по 100 тысяч долларов.
- Прекрасно.
Он сидел напротив, перелистывая соглашение страницами вниз, как в день своего возвращения на работу после реабилитации в Атланте, но теперь ситуация развернулась на 180 градусов. И с какой-то белой злостью Уивер понимала, что своим поступком Картер нивелирует все, что ей удалось сделать за 10 лет в Окружной.
- Зачем ты это делаешь?
- Потому что могу.
- Но почему сейчас, Джон?
Он тоже не знал, но что-то подсказывало Керри, что здесь не обошлось без воющего в пустоте страдания, которое выросло в его сердце взамен не родившегося младенца. Когда-то Керри так же жаждала искупления, видя в своей невозможности выносить ребенка – проклятие Господне, божественный щелчок за человеческое упрямство, за попытку стать счастливой…
- Как Кем?
- Хорошо. - Сказал Джон, вставая из-за стола. - Вчера звонила из Парижа.
- И как?
- В Париже дождь.
Она хотела спуститься с ним в приемное, увидеть Сьюзен, но секретарь преградил ей дорогу, и Керри в очередной раз пожалела об острой на язычок Ренди. Будь она хоть немного поучтивее, не пришлось бы тратить время на подбор нового персонала и душить рассудок чашками отвратительного кофе.
- Доктор Уивер, это принесли вам сегодня утром.
Она приняла из рук секретаря коробку конфет и поспешила достать карточку. Вместо подписи какой то левша вписал латинское «S» в «L», точно женщину на шесте или змею, обвившую Древо познания Добра и Зла.
- Тайный поклонник? - Поинтересовался Картер, заглядывая ей через плечо.
- Мата Хари.
- Могу себе представить.
Значит через полчаса об этом будет судачить вся Окружная. Прекрасно. Все идет одно к одному, а ей еще нужно устранить последствия своей беспечности и отвести беду от своей возлюбленной.
Она пригласила Морриса в кабинет. Надо отдать ему должное, он не опустился до прямого цитирования той неловкой ситуации в чулане, но его шелестящие червячками брови расставляли акценты в обосновании своей заявки на место старшего ординатора, знаки, которых она боялась. В какой-то степени этот рыжий, неуклюжий, амбициозный человек выступал пародией на Керри Уивер, только что переступившую порог клиники Кука, только без божьей искры и дьявольского притяжения.
- Итак, Моррис, твоя работа…… впечатляет, - сказала она, переводя каждое свое слово на азбуку Морзе, прибивая острием карандаша, словно бабочек к столу. - И ты показал, что можешь толково распоряжаться людскими ресурсами.
- Да.
- Знаешь, где надо нажать, а где смолчать, - Керри сделала паузу. - И персоналу было бы некомфортно работать с человеком со стороны.
- Об этом я и говорю, Керри. Можно называть вас «Керри»?
Моррис положил ногу на ногу.
- Нет.
- Я сейчас готовлю статью для «Медицинского обозрения», и если бы доктор Льюис как старший врач и мой наставник выступила бы и в качестве соавтора, это укрепило бы мою репутацию перед презентацией…
- Обычно комиссия учитывает мнения старшего, но доктор Льюис сама должна пройти конкурс на замещение должности заведующей, поэтому…
Моррис переменил ногу. Было непонятно, чем его привлекала экстренная медицина.
- Я просила выйти и успокоить людей в зале ожидания, а не отправлять их без осмотра домой.
- Простите.
Нила посмотрела на нее так, точно Пакистан снова грозил Индии ядерным оружием.
- Возьми перелом лодыжки в третьей.
- Да, доктор Льюис.
А что было бы, если она поручила это дело Рею, «Южный парк» в действии? Льюис провела пальцами по своим губам, вымарывая след помады, что делало ее еще бледнее. Синева под глазами, белая шапка волос, а теперь еще и эта бессознательная привычка преступницы. Прекрасно. Она остановилась у комнаты отдыха, застигнутая врасплох детским голоском, очень знакомым детским голоском. Генри и Эбби кидали кубики, поочередно передвигая фишки по игральному полю. Льюис распахнула дверь.
- Ты сбила температуру?
- Ты о ком? Я уже передала своих пациентов Пратту, - ответила Эбби.
- Значит, работаешь сверхурочно.
- Ах, это! Керри попросила посидеть с Генри, пока не освободится.
Она бросила кубик. Выпала шестерка. Сьюзен почувствовала, еще немного – и она придушит Локхарт. И почему она раньше не замечала ее занудства, этот сливовый нектар на губах, делавших ее печальнее ирландского священника после закрытия последнего паба, и голос когтистой лапой оставляющий следы на тонком покрове твоей кожи... еще чуть-чуть…
- Как себя чувствуешь?
- Уже лучше, - ответила за мальчика Эбби, ставя фишку на красный кружок. - Керри говорит, что у него было небольшое отравление.
- Да, - Сьюзен рассмеялась. - Я однажды съела пиццу с авокадо и шпинатом…
- Правда, а она была вкусная?
- Не очень.
- Тогда почему ты ее съела?
- Наверное, я была очень голодной.
Мальчик попытался представить это себе, а потом предложил ей сыграть с ними.
- Что, Эбби не умеет бросать кости с разворота?
- Вот еще!
Доктор Локхарт прикрыла кубики узкой ладонью мима и вне очереди швырнула их о кофейный столик - те брызнули на прожженную столешницу и, перекувырнувшись, разлетелись словно баритоны после Большого Взрыва. Холодное постукивание эхом зародилось под диваном, проскользнуло юзом по коридору и спряталось в узких камерах морга.
- Это не считается.
- Нет! Ты пропускаешь ход.
Сьюзен Льюис взялась за дверную ручку.
- Ты плидьёшь? - Напомнил Генри о ее обещании на чистом английском, доступном для всех детей полутора лет.
- Посмотрим какая будет погода, - ответила Сьюзен, смахивая вместе с белой прядью взгляд Эбби Локхарт, и взметнулась на 6 этаж.
Лифт с детства внушал ей чувство недоверия: остаться одной в кабине чуть большей, чем гроб, и ждать откроются ли двери, слушая, как перетирается трос о лебедку и следя, как проскальзывает в щели между дверей полоска света, чередуясь мраком лифтовой шахты… или запертая на принудительной близости с сопящими и кашляющими людьми, застрявшими между прошлым и будущим, встречными… Если лифт и был экономичным видом транспорта, то это была грошовая экономия.
В дверях она столкнулась с Моррисом. Он одарил ее формальной улыбкой и парой колючих, словно наэлектризованных слов. Керри с трудом удалось его выпроводить из кабинета.
- Я думала, мы все обсудили насчет него.
- Сьюзен. Я не могу оставить отделение без старшего ординатора только потому, что нет достойных кандидатов. Надо работать с теми, что есть.
- То есть тебе плевать на мое мнение?
- Совет учтет твое мнение.
- Совет…
Керри подошла к окну, скрестив руки на груди. На улице тучи, собираясь на шабаш, гасили прохладу неба сизыми крыльями преждевременной ночи, так что казались и эта встреча, и эта ночь – преждевременными, не окрепшими силами, а люди в свете проблесковых маячков скорых пестрыми лицами пробегали, чтобы скрыться во мраке, скрыть свои желания и неудачи, распяв на простыне, и может быть не одни. Ей хотелось последовать их примеру, но ноги в испанских сапожках пуританской инквизиции, словно железных башмачках злой мачехи, не давали бежать от своей судьбы.
- Надеюсь, это не окончательное решение?
- Нет.
- Чертов лизоблюд.
- Не он один. - Сказала Керри Уивер, отрывая взгляд от бездны улицы.
- Это что похвала?
Керри не ответила.
- Я видела Генри в комнате отдыха. Почему ты не дала его осмотреть?
- Ты же уехала раньше… Знаешь, если бы мы появились вместе... кто-нибудь обязательно... А потом ты была занята…
- Не настолько. Но ты предпочла Эбби.
- Ты что, ревнуешь? - Она усмехнулась, а глаза блестели. - Я больше имею право на это чувство, каждый день, когда ты отправляешься домой…
- Черт, Уивер, как же легко тебя разозлить!
- Я не злюсь.
Сьюзен подошла к ней сзади и взяла за запястья, притягивая к себе, увлекая женщину в свои объятья, стирая губами следы слез с ее век, щек и подбородка.
- Я знаю, милая, но как бы мне сейчас этого хотелось.
И два женских силуэта в окне медленно сплелись в танце света, когда солнце недозревшей вишенкой нырнуло в мраморно холодную воронку ночи, будто в стакан мартини… А вечная любовница ночь оставляла черно-рыжие поцелуи на шее Дивижен, вытянувшейся до самой башни «Сирс», как у повешенного… А внизу люди кинокадрами мелькали между жизнью и смертью по красной ковровой дорожке приемного и каждый считал себя главным героем… Им ни до чего не было дела.
Чуть позже она спустилась вниз и нашла Нилу на промозглом весеннем ветру, ожидающую прибытия нового пациента. Они немного постояли вместе.
- Прости, я не должна была на тебя кричать.
- Все в порядке, - ответила Нила.
- Галант уже улетел?
Она посмотрела на небо, словно могла разглядеть в метели светящихся точек его черную птицу.
- Сейчас пролетает над Атлантикой.
- Такой ветер, тебе не холодно? - Спросила Сьюзен.
- Нет, это Vasana. Вы не чувствуете ее аромата?
Конечно. Сьюзен что-то ощущала, но не собиралась посвящать Нилу в эти чувства. Она подула на свои ладони.
- Говорят, что каждая жизнь производит Vasana - некий кармический осадок, представляющего собой особый след памяти, включая желания, дремлющие, пока колесо Сансары не сделает полный оборот.
- Индийская религия?
- Философия.
- Нила, если тебе надо, можешь идти домой, я найду кем тебя подменить.
Девушка посмотрела на Сьюзен с недоумением.
А теперь ей было жарко. Ей хотелось стряхнуть кошачьи волоски, что прилепились к лацкану темного суконного жакета, точно серебряная брошка, но Льюис не знала, как сделать это незаметно. Впервые она столь отчетливо и сильно что-то хотела, только, глядя на лица остальных заведующих, с кем еще вчера делила общий стол, а сегодня оказалась противопоставленной стоящей поперек столешницей, Сьюзен выглядела убежденной, но не убедительной, сознавая, что за свои 37 лет не совершила ничего, заслуживающего их внимания, и продолжала коситься на Уивер.
- Да, у меня мало журнальных публикаций, - отвечала она, - но большой практический опыт работы, установлен контакт с персоналом. А в последнее время я сосредоточила внимание на получении грандов, что немаловажно, учитывая недавние события с «Аспринформасьютиколс».
Упоминание просочившейся в прессу информации о побочном действии их препаратов вызвало живую реакцию на лицах членов Совета, даже Онспо, этот припухший Пан Окружной, и тот подобрался в кресле.
Сьюзен рассчитывала на понимание, она так много отдала Окружной… Ей хотелось и дальше работать напрямую с Уивер, иметь повод видеться с ней каждый день и час и не бояться увиденного, так как в глубине души Сьюзен подозревала - исчезни такая возможность и их отношения быстро сойдут на нет. Но главное, и в этом Льюис никому бы не призналась, ей была невыносима мысль, что приемным будет руководить кто-то другой; что кто-то, не знающий Дага и Керол, Марка и Элизабет, будет останавливать часы на стене и творить чудо. Люди и так тысяча и одним караваном прошли по коридорам скорой, дожидались до пересменки и так же бежали прочь от смерти, от боли, от вечно опечаленных небес Чикаго, а получалось, что от себя. Стоит ей уйти с этой работы, и последние осколки старой гвардии разлетятся по свету, чтобы потеряться среди таких же потерянных и пропащих, угаснуть… Так два рыцарских чувства: любовь и ответственность – бились в ее груди звоном лат и стуком подков черных всадников Времени.
- Ну как? - Спросила она у Керри.
- Ты хорошо держалась.
Я хорошо держалась, я умничка. Сьюзен с вымученной улыбкой сумасшедшего вышла из ее кабинета последней.
Работа. Она стала для нее единственно важной, да что там, просто единственной возможностью доказать, что она далеко ушла от своей семьи. От Сьюзен никогда не требовали достичь определенной цели, но когда она чего-то добивалась, это воспринималось как должное, Льюис и сама долгое время воспринимала свою жизнь как должное: сегодня плохой день, завтра будет хуже, жизнь как отчет с нарастающим итогом… Когда же все изменилось? Может с появлением в ее постели Чака - простого доброго парня с чувством юмора и амбициями не шире ее; с ребенком, о котором она никогда не думала иначе, как о чужом потерянном и недостижимом, потому что ей всегда было сложно вписать себя в красивую сказку о золотоволосой принцессе и храбром рыцаре, спасающим ее из пасти дракона, разве что в качестве рыцаря, ведь на картинках у него были такие зубастые шпоры. Но материнской лихорадкой Сьюзен переболела задолго до их встречи, сопереживая и борясь с Хлоей, пока не исчерпала весь стыд за свое относительное благополучие. Значит позже…
Доктор Льюис машинально листала страницы ежедневника. Она никогда не относила себя к людям, способным довериться бумаге, разграфляя жизнь на дни, согласно черно-красным дням календаря, но сейчас вела целых два, и они походили друг на друга словно Большая и Малая медведицы. Расписание дежурств, списки продуктов, стишки колыбельных, которые ей напевала Халей, заворачивая в сон и без того уставшие веки. Между 21 и 23 апреля кто-то вложил книжный лист с бахромой по краю и подчеркнутым красной ручкой абзацем в самом конце:
«Анатомия - это судьба. Зловещая утопия, в которой немыслимо смешение: половая принадлежность имеет тот же статус, что и расовая. Любые метисы изгои».
Сьюзен уже не была уверена в оттенке чернил. Если это сделала Уивер? А кто же еще? Ничего путного она этим давлением не добьется. Неужели Керри и в правду думает, что ради нее она бросит Чака и обречет ребенка на судьбу безотцовщины? Сьюзен хорошо представляла, через что пришлось пройти Уивер, борясь за своего сына и право жить так, как она хочет. И в тоже время Льюис не была готова отказаться от возникшего между ними «соучастия», «откровения», «дружбы» - выбирай любое слово, не ошибешься; этой заоблачной сенсорики, трущихся друг от друга частичек кожи и волосков, от возможности видеть и ходить во мраке, ища руками дорогу по извилистому пути тел, по запаху Vasana, сцеживая во флакон страсти, и пить, пить это томление духа как вино из кубка Диониса, первым и последним причастием… И ради этого она многое позволяла своей женщине, но никак не давить на себя.
Скоро Сьюзен представился повод встретиться с доктором Уивер и узнать ее еще лучше.
Она поднялась в кабинет Уивер под покровом общего веселья. В приемном, с подачи Джерри, отмечали назначение Картера на должность профессора, а в глубине приемного Моррис в одиночестве праздновал свое продвижение. Было уже довольно поздно, но в кабинете Уивер все еще горел свет. Сьюзен не стала стучаться, у них уже давно не было друг от друга секретов.
- Не спешишь сообщить мне плохую новость?
Женщина подняла голову от монитора, и ее волосы в драгоценной синеве ночи, точно созданные из тончайших лепестков меди, легли на поникшие плечи.
- Я собиралась поговорить с тобой чуть позже… но можно и сейчас.
- Мне отказали.
- Вообще-то да. Совет пришел к мнению, что нам нужен человек…
- А Картер? Ему можно было претендовать на должность только через 2 года. Он и не собирался!
- Не мне тебе говорить о Картере, - ответила Уивер.
- Это не честно, Керри. Я тружусь как лошадь, пытаюсь привлечь деньги…
- Какие деньги? 75 тысяч? Чтобы нормально функционировать, отделению нужно ежегодно 1.5 млн сверх государственного финансирования. Или ты думаешь, что кто-то серьезно отнесся к твоей научной работе?
- Извини, я не могу выписывать чеки по 150 млн.
- Что ты от меня хочешь, Сьюзен? - Развела руками Керри.
А что она действительно хотела? Держать Уивер в своем шкафу, доставая, когда ей это потребуется? Но Уивер не была куклой, в ее теле не было ни одного кусочка пластмассы. Она оперлась руками на стол начальницы, осязая грань между ними, и наклонилась к женщине.
- Ты могла мне сказать, предупредить, чтобы я не надеялась и не выставляла себя полной идиоткой.
- Я не могла, - прошептала Керри, - именно поэтому не могла.
- Ты была обязана, понимаешь. О чем ты думала две ночи назад, обнимая меня в этом самом кабинете? О том, как будешь смотреться в своем супер-деловом костюме, пока Онспо и Дыбенко распинают меня своими скальпелями? Ты держишь меня рядом, но не позволяешь и шага сделать самостоятельно, подсовываешь какие-то дурацкие статейки. Чего ты добиваешься?
Керри пробежала глазами, выставленный на обозрение вещдок, и в полутьме кабинета обведенный абзац да ее волосы горели яростным огнем, каким только может гореть безвинная ведьма.
- Неужели ты думаешь, что я буду спокойно смотреть, как меня топчут в грязи, смотреть как подыскивают «более достойную кандидатуру», пока я каждый день реанимирую приемное. Думаешь, приручила, и я буду терпеть это ради тебя?
Все дерьмо, которое копилось в ней с момента зачатия, потребовало выход. И Сьюзен не могла уже остановиться, слишком долго ее подавляли, держа в периметре «красного креста», как на прицеле; слишком кратким оказалось ангельское касание новорожденной, чтобы до конца разогреть ее вялую плоть, а эта женщина, не будучи небесным созданием… слишком много ей пришлось принять и переосмыслить за три прошедших месяца, чтобы разобраться не только в своих чувствах, но и в чужих.
- Я ухожу.
Керри не шевелилась в своем кресле.
- Но пока я не ушла - держись подальше от моего отделения.
Сьюзен не удержалась и, дернув за шнур, погасила лампу на столе начальницы, как та часто делала, находясь с ней наедине. Стеснение Уивер под одеялом не вязалось с тем, что она делала при свете дня.
- Правильно, иди к Чаку! - Крикнула Керри ей вслед.
- Иди к черту, Керри, - прошептала Сьюзен, не оборачиваясь.
Керри осталась одна. Снова. Иногда она забывала о перманентности этого состояния, но оно умело напоминать о себе болью, и чем головокружительнее была любовь, тем внезапней падение. Она могла еще все исправить, но знала, что не сделает этого. Льюис нужен был толчок. Она принадлежала к другому миру, миру нормальных людей, и попытка вырвать ее из лона семьи привела бы к гибели этой внутренне хрупкой женщины. Уивер была ее начальницей, они знали друг друга достаточно долго, чтобы понять: их представления о жизни различаются как день и ночь. Так будет лучше для нее, для всех.
Разве ты не устала просыпаться с предвкушением трагедии? Ты сильная, ты это переживешь, а она – нет. И кто сказал, что любовь должна быть взаимной, что каждый из нас разбит изначально о землю и все время пребывания на ней ищет свою половинку, а найдя, обретает покой, что сны и надежды – тени нашей страсти – не могут оказаться интересными спутниками, сопровождая в кругосветном плавании по меридиану одиночества? Не я…
Не зажигая свет, Керри Уивер нащупала свой костыль и прошла к двери. Она не смотрела по сторонам, не оборачивалась на хмельные оклики медперсонала, встречающего час Волка в полупустом отделении; Керри слилась с огненной стрелой отрицания, что несла ее по надземной железной дороге в пустой дом. И лишь Фиона встречала хозяйку в ангельски черных сапожках, прикрыв жалостливый взгляд веером усов, и, мурлыча, разгоняла тоску у нее на груди, пока рассвет, обмахнув в ночь свое перо, не стал писать следующую главу на простыне нового дня.
Чак пытался ее утешить, все это время пытался. Она почти забыла какой у нее замечательный муж.
- Я сама виновата. Глупо было так надеяться.
- Им же хуже. Не представляю, кто еще согласится на эту должность. Сколько помню Окружную...
- Неужели это такое плохое место?
- Нет, хотя да… Без тебя.
Сьюзен взяла у него из рук бокал вина – слишком кислого, чтобы развеять ее тоску, слишком слабого, чтобы навалившаяся на грудь тяжесть увлекла ее в кипучие воды беспамятства, в мир Фрейда и Юнга. И откинулась на спинку дивана, уплывая.
Неделю назад они еще подыскивали себе дом. Теперь бумаги лежали у нотариуса. Родители Чака, золотые люди, согласились взять на себя бремя первого взноса. Только Сьюзен рассчитывала, что с назначением на постоянную должность в клиники Кука ей не придется прибегать к их помощи. Дом показался им просторным и светлым, как раз таким, какой будет нужен Космо, когда малыш выберется из своей кроватки. Хотя, по мнению Сьюзен, ему не хватало укромного уголка, где в дождь переживают грозу и плачут, расставаясь с прошлым или… любят его несмотря ни на что, просто любят. Такое тепло, доходящее до духоты человеческих тел, возможно лишь на маленьком кусочке мрака, скрывающего тебя плащом невидимкой, оглушающим тишиной разноголосицу улицы и горящим своим черным огнем, который вспыхивал в венах Льюис при одной только мысли о Керри.
Чак протер салфеткой кофейный столик. В телевизоре Аврил Лавин пела, свесившись головой вниз с Эйфелевой башни про «любовь-морковь», безбожно гнусавя, на смеси латиницы и иврита. Интересно, ей так лучше видно, подумала Сьюзен, окидывая взором капли пролитого вина на столе. Капли пятнами Роршаха тестировали доктора Льюис на профпригодность. Как ни крути, а увлечение психиатрией увлекательно только для неврастеников.
- Чему улыбаешься?
Сьюзен тут же погасила искру на своих губах.
- Это уже было у Мадонны.
- Что? А ты о песне, - сказал Чак, пятясь на кухню. - Сейчас принесу жаркое.
- Угу.
- Скажи, я слишком стараюсь?
- Да нет, это я слишком устала. Прости. Я наверное не умею так радоваться жизни, как другие.
- Брось, тебе просто надо развеяться, - Чак подошел к ней сзади и встряхнул за плечи так, что позвоночные диски зазвенели монетной россыпью на платье индийской наложницы. - Съездим в боулинг или... в ресторан. А что, мы давно уже никуда не выбирались вместе.
- В «Корону»? - Вырвалось у Сьюзен.
- Вообще-то я хотел предложить «Крабовидную туманность». Помнишь, мы часто посещали этот ресторанчик до рождения карапуза? Но, если тебя потянуло на ампир?
Они были в «Короне» с Уивер на Пасху. Никто и никогда не приглашал ее в такие респектабельные заведения, никто и никогда не узнал бы о том, как проводят время две симпатичные женщины за столиком у аквариума, о чем-то «переулыбающиеся» друг другу, как иные перемигиваются. Керри выглядела угнетенной этим воскресеньем. В последнее время «малиновый звон» вызывал в теле Уивер дрожь совсем не религиозного характера, и Сьюзен не пришло в голову ничего лучше, чем сменить обстановку изо дня в день окружавшую ее начальницу. А «Корона» была единственным в городе рестораном, соответствующим классу ее женщины. Только Керри никогда не позволяла платить за себя.
- Кролик с брусникой. - Чак протянул ей тарелку.
- Кролик?
- Ну хорошо, курица с брусникой.
- Не могу поверить. - Сьюзен отложила вилку. - Моррис стал старшим ординатором. Этот хлыщ… Может это заговор рыжих?
- Вот пускай и дальше целует Уивер в ее большую волосатую задницу.
- Она у нее не волосатая, - ответила Сьюзен, вставая. - Не сравнится с твоей.
- Да что я такого сказал? - Чак тоже поднялся и попытался привлечь ее внимание, размахивая жирной ножкой.
- Я иду спать.
Сьюзен тихо прикрыла за собой дверь, чтобы ни один фотон света не испачкал ее темной пасторали, за которой проступали и следы запекшейся крови, и разлитые чернила любовных посланий, а простыни хрустели углями и лепестками роз, пожухшими до заката; и завернулась в кокон одеяла, слушая как соседи за стеной испытывают на прочность воздух, до хрипоты надрывая свои глоток. Вдруг из темноты высунулась рука о пяти солнечных лучах и зажала ей рот… На секунду она подумала, что это Фиона. Маленькая плутовка открыла дверь лапой, чтобы свернуться у ног хозяйки. А хозяйка, уподобляясь сиамскому хищнику гуляла сама по себе, то выгибая спину, то подлезая под руку, чтобы ее погладили. Шершавая рука нырнула под одеяло батискафом Кусто. Она подставила Чаку спину, пока тот не сжал ее плечо, разворачивая лицом к себе, и сумрак не засеребрил мокрые щеки, там, где они не касались подушки.
- Это Сидни, - Чак протянул ей телефонную трубку.
- Они нашли Хлою?
- Можно и так сказать.
И ей, второй раз за неделю, пришлось надеть темный суконный жакет. А дождь месил свежую глину, и созданным из праха и глины оставался лишь прах.
Хлою нашли в придорожном мотеле с ноздрями, забитыми грязным героином. Ее дружок испугался и сбежал. Дверь взломали только на третий день, когда местные коты стали сочинять реквием, рассевшись на ветках яблони под окном их номера. Молодая женщина в расцвете сил, с прелестным ребенком на руках уходит из жизни, а все воспринимают это как благословение. У нее могла быть другая жизнь, у нее должна быть другая жизнь. Но вместо этого Чак надевает галстук и вместе с тестем поет в церкви гимн «Ред-Сокс». Сьюзен тоже бы надралась, если б это несло облегчение… Если б она была чуточку решительней и не боялась управлять своей жизнью, не взирая на мнения окружающих, у них у всех была бы иная жизнь. А так… Своим бездействием она уже предала одного очень дорогого ей человека и сейчас, что ответить на тысячи «почему» своей племянницы, если эта маленькая девочка знала о своей матери гораздо больше, чем кто-либо.
Но могильщикам, играющим на задворках Шекспировского театра, не терпелось согреть себя пинтой другой, проводив кортеж из черных автомобилей в мир живых. И она опустила окно Кадиллака, вслушиваясь в шорох шин по асфальту, утешающий людей в преисподней. По аллее, сцепив руки, шли две женщины: одна - в черном, другая - в красном. Только вглядевшись в их поднятые к небу лица, Сьюзен поняла, что дождь кончился и под серостью облаков концентрирует свои краски вечер.
- Холодно.
Чак сощурился и закурил.
Она не собиралась на прощальную вечеринку Картера. У нее имелось серьезное оправдание не приходить, но именно поэтому доктор Льюис в самый последний момент и решилась появиться. Она не держала зла на Джона, если на кого и стоило сердиться, то на Уивер с ее ледоколообразным носиком и упрямством ершика для чистки нечистот, втянувшей в игру с ней все отделение. И Сьюзен с нетерпением и страхом ждала их новой встречи, то, как Керри будет держаться деловой и невозмутимой, подергивая стетоскоп у себя на груди, а белый халат, точно подвенечное платье, обагренный вином и слезами, будет вызывать досужие разговоры и любопытные взгляды. В этой игре заведующая достигла совершенства.
Она раз пять проехала мимо бара, прежде чем зайти внутрь. Каково же было ее разочарование, когда Сьюзен не повстречала знакомого лица, никого кроме Картера и какого-то санитара с затуманенным взором, развлекавшихся просмотром слайдов СП-шоу. А фотографии на серой стене бара мелькали точно нейроны квазипамяти, уводя далеко в прошлое, так далеко, что Сьюзен выдохнула: Боже, какими же мы были молодыми!
Эти каштановые локоны, вызывающие раболепие Картера… Смеющийся Марк, не состоявшийся космический ковбой Марк Грин в обнимку с Дагом… И где-то в сторонке рыжеволосая женщина, только переступившая рубеж девичества, но в ее зеленых глазах уже было все: путешествия, победы, одиночество и недостижимые пики Килиманджаро.
Сьюзен взяла его за плечо.
- Привет. Где все?
- Не знаю. Я думал, это сюрприз.
- Значит, и для меня тоже.
Она села на предложенный стул и огляделась. На столе недопитые стаканы развороченной пастью дракона выдыхались в противоестественной тишине бара. Тишина пахла перегаром, кислой кожей уработавшихся вечером четверга и всем тем, что прежде покрывал сигаретный дым, превращая старлеток в красавиц, а грусть в вино. Картер кивнул ей и сделал новый заказ...
- Значит, Африка, - сказала наконец Сьюзен.
- Да.
- Это далеко.
Джон пожал плечами.
- Это даже не в нашем мире, - вырвалось у Сьюзен, но Картер уже погрузился всей грустью в «Шато Марго» 1958 года, и только зубы лязгали о хрупкость стекла.
Керри не часто делилась своими воспоминаниями о Кении, но когда это случалось, сердце Сьюзен сжималось до сингулярности, как если б они находились на черном континенте в плену у духов Вуду, а рука, протянутая к рукоятке винчестера, скользила по руке избранницы, сплетая их пальцы крепче виноградной лозы. Генри Уивер был инженером и потратил не один год семейной жизни на возведение мостов в провинции Джемал, но тому, кто держится земли, не нужно ходить по небу. Когда Керри, закончив обучение в медицинском колледже, вернулась, чтобы рассказать ему об этом, отец уже страдал от малярии, но еще больше он страдал без Африки.
Темным февральским вечером она рассказывала, как однажды ездила с ним на сафари, вообще-то это был национальный парк, но только ооновские шишки знали, где кончается природоохранная зона и начинаются джунгли. Ей было года четыре или восемь, пора, когда время зыбуче и безответно. Она осталась в джипе, ощущая кожей, как солнце коптит кузов точно ребрышки неведомого зверя, а к ним на пикник со всех окрестных гнезд слетелись падальщики и кружили в пораженном белом небе, подгоняя охотника отвратительными криками оставить свою жертву в крови и пыли на обочине дороги и заняться более крупной дичью.
Отец с еще несколькими людьми из их лагеря засели в тени акации и расчехлили винтовки. Ждать не пришлось. Петляя за стадом, большая полосатая кошка выбежал на открытое пространство. Тигр тряхнул мордой в объективе прицела, и загнав волю когтями в подушечки лап, сделал несколько шагов в направлении кустов, где затаился ее отец, втягивая носом пыль саванны. Чихнул. Попытался ухватить вытянутой лапой потерявшую бдительность молодую самку и даже оставил на ее бедре свой отпечаток. Животное издало душераздирающий вопль, но Керри еще услышала, как отец передернул затвор и оттягивает курок, ослабляя пружину в самый последний момент, словно играясь в кошки-мышки. Уставший хищник приподнял уши. Круглые как Африканское солнце глаза оторвались от антилопы. Они пропитались ядовитой зеленью джунглей, но в них было столько жизни, что Керри подскочила на своем сидении, когда серебряная пуля рассекла его грудь, заставив снова опуститься на четыре лапы. Тонкая красная струйка, словно нитка-оберег, порвалась на его шее и затерялась в траве. Отец горделиво задрал ствол винтовки ввысь, позволив Керри вылезти из джипа и подойти к умирающему животному.
Насекомые и мошки облепили его морду, висли на усах в каплях вырванных болью слез, а когда голова начинала подрагивать в конвульсиях, они разлетались во все стороны на преодолевших брезгливость. Тигр оскалил желтые клыки, разрывая свою пасть в уже неслышимом крике, и Керри подумала: если существуют кладбища слонов, то где находится тигровое кладбище. В следующую минуту с неба хлынул дождь, и они поспешили домой.
Керри вернулась в Африку с разбитым сердцем. И с каждой смертью в полевом госпитале, случавшихся с регулярностью восхода солнца, понимала - та чудесная страна осталась в ее детстве, а здесь… здесь она может найти только кладбище тигров. Но Керри Уивер еще была не готова пройтись по их зеленым холмам.
В бар завалились трое парней и две девушки. Смеясь и целуясь, молодые люди направились к стойке, но бармен ткнул в табличку с надписью «заказано» и снова покосился в их сторону.
- Знаешь что, выключай свою соковыжималку и пошли в приемное, - сказала Сьюзен.
- Нет. Я хочу досмотреть, - Картер сменил картинку. - Это выглядит сумасшествием, но я готов.
- Ты перерос приемное. Сколько тебе, 32?
- 33. - Ответил он и предложил ей выпить.
- Картер, я же на дежурстве.
- Прости.
Он повестил пиджак на спинку стула и, подперев кулаком подбородок, уставился в стену, где годы со стремительностью швейной машинки сшивали врачебное дело. Сьюзен практически видела, как с каждым болезненным вдохом сжимается бледный шрам под его не заправленной в брюки сорочкой. В приемном долго спорили, почему при своих миллионах и симпатичной мордашке Картеру не везет в личной жизни. Когда-то ей и самой доводилось касаться этого кривого рубца, что оставил на худом теле неуравновешенный пациент. Не получалось ли так, что Джон Картер третий, богемный как Гиппократ или Асклепий, сам являлся не более чем жертвой, не потому ли его так тянуло в Африку?
Подчиняясь мимолетному порыву, Сьюзен крепко сжала его руку. Но что она могла, потеряв Дива, Марка, а теперь и Керри - всех, кого она когда-либо любила и будет любить…
- Хлоя умерла.
- Прими мои соболезнования, - сказал он. - Что теперь будет?
- Не знаю.
Иногда, глядя на своих пациентов, Сьюзен чувствовала себя чудовищем, которое не берет ни одна хворь. Керри постоянно испытывала боли в бедре, Картер пережил разрыв печени и наркозависимость, Керолл истекала кровью в гинекологии, Марка доконала опухоль на мозге, у Керри был выкидыш, у Картера ребенок умер на последнем месяце беременности…
- Тебе весело? - Спросила она.
- А должно быть?
Сьюзен позволила ему подать пальто и пройтись с ней рука об руку до больницы. А машины проносились, гася дальним светом фар их все еще молодые лица. В приемном было тихо, но Льюис привыкла видеть в этой тишине предвестие бури или ее прощальные брызги.
- Эй, почему вы бросили Картера одного? Я нашла его обнимающимся с каким-то санитаром.
- Ты так думаешь? Разберись сначала со своей жизнью, - выпалила она. - Прости. Прости, Лука, я сегодня не лучший собеседник.
- Ууу, полнолуние, - послушалось за ее спиной.
- Я все слышу!
- А слух как у собаки, а глаз как у орла.
- Да пошли вы все!
Она громко хлопнула дверью, прежде чем разрыдаться в ординаторской.
Шестью этажами выше Керри Уивер повернула ключ верхнего ящика стола и извлекла из него черную бархатную коробочку, что так хорошо умещалась на ее ладони, и сжала пальцы в кулак, ощущая мягкость ворса. Потом накрыла второй ладонью и поднесла к своим губам. В коробочке лежал тонкий ободок венчального кольца, которому никогда не было суждено исполнить свое предназначение. Его подарила Сенди Лопес, когда стало очевидно - Керри беременна, словно пыталась узаконить их союз. И все то время, что они были вместе, Уивер носила его, подвесив на цепочке у себя на груди. Сенди это не нравилось, но она понимала, кольцо на руке может порвать перчатку, зацепиться за что-то, когда доктор погружает свои пальцы в открытую рану. И нанизанное на цепочку кольцо ненарочитым принятием билось между ее грудей отделенной, но не отделимой частичкой Сенди Лопес; и когда оно касалось обнаженной кожи, та становилась нежнее, а золото ярче, заключая в себя внутренний свет зеленоглазой феи приемного.
Керри Уивер открыла коробочку - оно все еще лежало там, потом достала из кармана белого халата другое и положила рядом. В тусклом свете лампы они выглядели как близнецы, даже надписи на внутреннем ободке кольца совпадали - S.L точно женщина на шесте или змея, обвившая Древо познания Добра и Зла. S.L - с любовью… – слова застыли на ее губах клеймом верности, не позволяющим никому растревожить их недвижимость.
Отчего-то вспомнились поминки Марка и размалеванные стены «Вулкана». Она не хотела туда идти, но Сенди настояла, и вот она елозит на неудобной скамейке между Халей и Маликом, а ее подруга пытается успокоить быстро опьяневшую Эбби. Они со Сьюзен вывели ее на воздух, пугая прохожих своей болтовней, и, прислонив к стене, дали проблеваться.
- Не думала, что так выйдет.
- Спасибо, что пригласила.- Сенди пнула носком ботинка пивную банку с террасы. - Ненавижу, когда это случается, но это все равно случается. А знаешь, что самое паршивое?
Сьюзен молчала.
- Мы ведь воображаем себя богами, спасающими чужие жизни, всезнающими, вездесущими и бессмертными, и когда это случается с одним из нас… - Вместо слов она постучала себе кулаком чуть выше груди, словно регбист, принявший мяч, только в этом жесте не было ничего победного. - Марк Грин был хорошим парнем.
- Просто отличным, - подтвердила Сьюзен. - Прости, Халей не должна была говорить то, что сказала.
- Не у меня.
- Что?
- Ты должна извиняться не передо мной. Но так ведь проще?
- Проще. - Сьюзен отвернулась.
- Сьюзен, посмотри на меня и пообещай, что никому не позволишь обижать мою женщину. - Голос Сенди приобрел оттенки мельхиора. - Керри очень тонка и ранима, хотя это мало кто видит. А я не всегда смогу находиться с нею рядом.
- Обещаю. Я никому не позволю обижать Керри.
На небе зажглась еще одна звезда, и доктору Уивер показалось, что это Марк Грин подмигивает им с небес, скрепляя их договор. Она отошла от двери, ведущей на открытую террасу, и снова погрузилась в грустные воспоминания о своем коллеге, несмолкающие всю ночь. А ночь была тиха и печальна, словно окутанная в траур вдова. И Керри вдруг показалось, что, смотря в окно, она видит отражение постаревшей, но еще не утратившей своей красоты женщины. Женщина показалась ей знакомой.
…Мы хотим, что бы нас любили…
Керри открыла глаза. На столе лежало заявление об увольнении, подписанное левой рукой Сьюзен Льюис. Отрывистые буквы, завиток над «й», хвостик над «д»…
Она убрала коробочку с кольцами в ящик и повернула ключ.
