- Доктор Уивер? - спрашивает меня Картер, его голос ровен и тверд. – Всё в порядке?

Мне требуется огромный самоконтроль, чтобы сдержаться и не выплеснуть на него то, что я думаю в этот конкретный момент.

Я хочу замахнуться для удара и спросить его, какого черта случилось с викодином, пропавшим из моего дома, и не знает ли он чего-нибудь о пропавшем дарвосете.

И особенно я хочу велеть ему, чтобы он прекратил называть меня «доктор Уивер». Я хочу сказать ему об этом, потому что одно то, как он это произносит, ранит мой слух. Я всё еще могу очень отчетливо вспомнить точный тон его голоса, стонущего мое имя всего лишь одну ночь тому назад, когда он занимался со мной любовью. После этого слушать, как он называет меня «доктор Уивер», не особенно приятно.

Я люблю звучание слов «доктор Уивер». Я потратила много лет, ожидая, когда люди будут звать меня так. И я слышу это так часто, что иногда, когда кто-нибудь называет меня «мисс Уивер», я думаю, что они, должно быть, обращаются к кому-то еще, и не отвечаю сразу.

Но когда речь заходит о Картере, я хочу слышать только, как он говорит «Керри».

- Всё отлично, Картер, - говорю я ему, но мой голос немного запинается на его имени, и я не уверена, замечает ли он это. Возможно, я не могу сказать ничего из того, что хочу сказать, только не сейчас, когда и персонал, и пациенты толкутся вокруг.

Я поворачиваюсь и иду по коридору к туалету, моя нога пульсирует болью. Я хочу спрятаться на несколько мгновений, чтобы собраться с силами и овладеть собой. Это единственное известное мне место, куда Картер не может последовать за мной.

Я не называла его Джоном с того вечера, когда он уехал в Атланту. В тот день я колебалась между двумя обращениями – «Картер» и «Джон». До этого я почти всегда называла его Картером – предполагаю, что инстинктивно; но я сознательно и целенаправленно называла его Джоном так часто, как могла, после того как Эбби рассказала Марку и мне, что она видела, как он ввел себе фентанил.

Я хотела, чтобы он знал, что мне не всё равно, что я беспокоюсь о нем. Что он не просто ординатор Картер. Что он личность, Джон Картер, и что он важен для меня.

Конечно, это не имело значения – как и всё тем вечером. Он не слышал и не видел меня тем вечером, равно как и никого другого. Он не был на это способен. У него были темные круги под глазами, и он выглядел таким усталым. И таким рассерженным. Он не один раз пытался выйти из той комнаты, и я не один раз останавливала его, дотронувшись до его руки или заступив ему дорогу тем, что вставала перед дверью.

Тем вечером я была тем человеком, кто давил на него сильнее всего; именно я велела ему показать запястья и снять часы. Именно я отвернулась после того, как он ушел, и встала лицом к двери, так, чтобы никто не смог увидеть моего лица, и именно я заплакала.

Теперь, стоя здесь, в туалете, я смотрю на себя в зеркало. Взаимоотношения между Картером и мной изменились с течением времени. Вначале мы были коллегами, потом он был моим квартиросъемщиком – я всегда ненавидела этот термин – а потом я была его начальником. Как бы я ни наслаждалась тем, чтобы руководить, существует некая часть меня, которая всегда ненавидела и это слово тоже, но это правда.

А теперь – кто он теперь, и кто я?

Картер услышал мою исповедь; я рассказала ему мои тайны. Я позволила ему увидеть меня свободной, разваливающейся на части, выбитой из колеи – эмоционально и сексуально. Эта перемена роли на противоположную оставила меня потрясенной и неопытной, и тем не менее задыхающейся от желания. Я по-прежнему хочу его, хочу всем, что внутри меня. И тем не менее он лжет мне, я убеждена в этом, и я не знаю, что делать.

Входит Халей, пугая меня неожиданностью своего появления.

- Доктор Уивер, вам там звонят.

- Спасибо, я сейчас подойду.

Она уходит, и я смотрю на себя в зеркало еще раз. «Кем ты хочешь видеть Картера, кем он должен быть для тебя сейчас?» – спрашиваю я себя. И затем, не дожидаясь ответа, я тороплюсь к регистратуре, чтобы ответить на звонок.

- Керри?

- Джини… Как ты?

У нее всё замечательно, сообщает она мне, и ее голос это доказывает. Я никогда раньше не видела ее такой умиротворенной, и это расслабляет и меня. Я ненадолго опускаюсь в кресло, снимая нагрузку с ноги, давая миру приемного отделения исчезнуть и давая звуку дружеского голоса войти на его место.

- С тобой всё в порядке, Керри? У тебя усталый голос.

- Со мной всё отлично. Не очень хорошо спала, наверное, но это пустяки.

- Ты уверена?

На миг я гадаю, существует ли некий ангел-хранитель, наблюдающий за мной. Джини всегда была проницательна, и ее звонок пришелся как раз на такое время, когда мне бы пригодился друг.

- В последнее время дела шли немного… трудновато, - признаюсь я.

- Ты хочешь поговорить? У Реджи завтра выходной, мы могли бы сходить куда-нибудь на ланч или выпить кофе. Ты сейчас работаешь?

- Сейчас здесь сущий кошмар. Мне придется проверить мое расписание, а потом перезвонить тебе.

- Хорошо. Ты знаешь, Керри, я скучаю по тебе.

Эмоции приливом поднимаются во мне, и я силюсь сохранить звучание своего голоса ровным и спокойным.

- Я тоже скучаю по тебе, Джини.

- Просто позвони мне и дай знать, когда у тебя появится время. Мы сможем пересечься и наверстать упущенное.

Повесив трубку, я гадаю, как, во имя всего святого, я могу наверстать... Видишь ли, Джини, многое произошло с тех пор, как ты ушла. Картера ранили ножом. Люси тоже была ранена и умерла. Кэрол родила близняшек и перебралась в Сиэтл, чтобы быть вместе с Дагом. Картер подсел на обезболивающие и отправился на реабилитацию, и мы с ним спали вместе множество раз. И я не знаю, как признать то, что я чувствую к нему.

- Послушай, Керри, могу я поговорить с тобой минуту? – подходит ко мне Марк.

- Конечно.

Мы идем по коридору к ординаторской, моя нога всё еще ноет. Несколько часов назад начался дождь, и скорее всего это из-за него. Мне понадобится еще тайленол.

Я уже начинаю ненавидеть ординаторскую; каждый раз я вхожу туда только для того, чтобы там состоялась какая-то секретная встреча касательно Картера, и когда мы оказываемся рядом с дверью, я понимаю, что хочу убежать в противоположном направлении.

Марк толкает дверь и придерживает ее для меня; я вхожу первая, а он следует за мной по пятам. Когда дверь захлопывается, я неожиданно чувствую пронзительную боль, простреливающую мою ногу, и колено подгибается от ее силы. Если бы не костыль, я бы, весьма вероятно, растянулась на полу, но я вцепляюсь в этот металлический стержень и удерживаюсь в стоячем положении.

- Керри! – восклицает Марк, бросаясь ко мне, и охватывает меня рукой за талию, помогая выпрямиться. – С тобой всё в порядке?

- Со мной всё отлично, - говорю я ему, тяжело наваливаясь на костыль и опустив голову. Боль до того жестока, что всё у меня в глазах делается красно-черным, и на мгновение я думаю, уж не собираюсь ли я отключиться.

- Керри, ты можешь сесть?

Я трясу головой. Боль так внезапна и так сильна, что я не в силах говорить. Слезы неудержимо навертываются на глаза, и я поспешно моргаю.

- Ты можешь постоять без моей поддержки? – спрашивает Марк. - Я хочу сходить за каталкой.

- Нет, - удается мне выговорить. - Никаких каталок. Мне это не нужно.

Боль до того неожиданна, что это слегка пугает меня. Моя гордость – единственное, что удерживает меня от того, чтобы принять предложение Марка насчет каталки, но даже у моей гордости бывают свои моменты слабости. Новая волна боли прокатывается по моей ноге, и я не могу сдержаться; я издаю тихий короткий вскрик.

- Ну вот что, я отнесу тебя в смотровую, - бормочет Марк, а я не в том состоянии, чтобы протестовать. Он поднимает меня и прямо-таки выносит на руках из ординаторской, и если бы я не была в такой агонии, то почувствовала бы себя униженной.

- О господи, доктор Уивер! – слышу я восклицание Рэнди от стойки регистратуры, и Халей кидается к нам. Марк опускает меня на каталку, стоящую в коридоре, и после этого он и Халей везут меня в третью смотровую, которая свободна.

Я жду, что Марк спросит меня про ногу, но он этого не делает.

- Дайте мне пять морфина, – обращается Марк к Халей, и я мотаю головой.

- Нет, - говорю я ему. – Никакого морфина.

- У тебя аллергия?

- Нет. Просто… не надо никакого морфина.

- Керри, тебе больно. Тебе нужно что-нибудь от боли.

- Нет, - повторяю я.

- Давление девяносто на пятьдесят, пульс сто десять, - сообщает Халей Марку.

- Вы нас не оставите на минутку, Халей, - просит он, и она бросает на него вопросительный взгляд, но тем не менее кивает и покидает смотровую.

Я не могу скрывать истину от Марка, только не сейчас, не сейчас, когда я испытываю такую страшную боль.

- Я… У меня были проблемы с наркотиками в прошлом.

- Какие-то медицинские проблемы? Плохая реакция?

Я ненадолго прикрываю глаза, затем открываю их.

- Нет. Проблемы с зависимостью.

Он воспринимает это достойно; лишь с кратчайшим из колебаний.

- Что ты обычно принимаешь? – спрашивает он меня.

- Экстра-сильный тайленол, - говорю я ему. – О боже. – Еще один жестокий приступ боли проходит через мою ногу.

- На сей раз тайленол не подойдет, Керри. Я дам тебе тридцать миллиграммов торадола, и посмотрим, как он подействует.

Я благодарно киваю ему, и он уже собирается выйти из комнаты, но сталкивается в дверях с Картером.

- Керри, - говорит Картер, его голос окрашен паникой. Звучание моего имени вызывает у меня желание заплакать; не только от того, что я так счастлива слышать, как он произносит его, но и от того, что Марк смотрит на Картера так, словно тот только что заговорил по-латыни.

- Я сейчас вернусь, - обещает Марк и уходит из комнаты.

Картер подходит к кровати.

- Рэнди сказала, что доктор Грин вынес тебя из ординаторской… что ты потеряла сознание. Ты в порядке?

Теперь боль непрерывна, и я стискиваю челюсти.

- Я не теряла сознания. Это просто нога, - выдавливаю я сквозь сжатые зубы. – Я не знаю, что случилось. Ни с того ни с сего с ней стало так плохо.

Картер кладет руку на то место на моей ноге, где, как он знает, болит; он знает, потому что видел шрамы, и он знает, где гнездится боль, когда становится плохо. Я отдергиваюсь от прикосновения его руки.

- Шш-ш, - говорит он мне. – Всё в порядке. Я не сделаю тебе больно.

Он мягко массирует то место, где много лет назад были разрушены нервы. Поначалу от этого только болит еще сильнее, и я крепко зажмуриваюсь, но через несколько секунд становится немного лучше, и я открываю глаза, обнаруживая, что Картер пристально смотрит на меня.

- Ну вот, я принес торадол… - говорит Марк, входя в смотровую и останавливаясь на полушаге при виде Картера с рукой на моем бедре. Халей идет вслед за ним.

Картер отшатывается, как если бы он трогал горячую плиту.

- Картер, мне кажется, я уже сам этим занимаюсь, - говорит ему Марк.

- Конечно, - отвечает он непринужденно. – Хорошо. – Он торопливо удаляется из смотровой.

- Я должен сделать тебе укол в бедро, Керри, - говорит Марк, - так что я выйду и дам Халей переодеть тебя в рубашку…

- Нет, в руку будет нормально. Это так же эффективно. Я и раньше так делала. – В мысли о том, чтобы показать мой обнаженный тыл Марку Грину, есть что-то, что заставляет меня ощутить некоторую неловкость. Боль уже немного утихла, спасибо заботам Картера, и я в состоянии думать более ясно.

- Ладно, - уступает Марк и помогает мне закатать рукав, чтобы сделать укол. Игла втыкается в кожу, как жало, но мне это неважно; всё, чего я хочу – это чтобы боль отступила.

- Давление низковато, - говорит Халей после того, как измеряет его снова. - Восемьдесят на сорок. Я вернусь через несколько минут. – Она покидает комнату.

- Для меня это нормально, - заверяю я Марка.

Он подтаскивает к кровати кресло и садится рядом со мной. Боль стала тише, совсем чуть-чуть, и она уже не такая всепоглощающая, но по-прежнему весьма ощутима. Я не думаю, что смогла бы сейчас встать, даже если бы и захотела.

Я делаю глубокий вдох. Лицо Марка показывает, что он готов к разговору.

- Что ты собирался сообщить мне в ординаторской? – спрашиваю я у него.

Он не колеблется.

- Это Клео забыла выписать дарвосет.

Груз поднимается с моих плеч, и я улыбаюсь, даже сквозь боль.

- Слава богу, - выдыхаю я.

- Он был для пациента с тяжелым переломом лодыжки, которого как раз отпускали, и она думала вернуться и выписать рецепт, но застряла с травмой, которую привезли раньше, чем ожидалось.

- Так, значит, это не Картер.

Марк качает головой.

- Нет, это не Картер.

Мы сидим в молчании, и я несколько мгновений размышляю над этим. Если Картер не несет ответственности за пропавший дарвосет, означает ли это, что есть объяснение и для викодина? Он еще не очистился от подозрений; помимо всего прочего, он так и не сказал мне пока, что сделал с тем флаконом викодина, и, насколько мне известно, он забрал его вместе со всеми таблетками, а не только одну недостающую.

-Торадол уже действует? – спрашивает Марк.

Я киваю.

- Понемногу.

- Извини, что я вот так вынес тебя из ординаторской. Но либо это, либо надо было просто дать тебе упасть на пол, а я совершенно этого не хотел.

- Я уверена, что все будут говорить об этом до конца дня. Ты был очень рыцарственным.

- Я думаю, этот титул достанется Картеру. Он никого не впускает в эту комнату, - сообщает мне Марк. – Он сказал Малуччи, что если тот заикнется хоть единым словом тебе или кому-нибудь другому об этом происшествии, то он выведет его в больничный двор и заново переставит ему все зубы. – Марк тихонько смеется. – Я думаю, он шутил.

Как бы мальчишески это ни звучало, я на самом деле тронута стремлением Картера защитить меня.

- Керри, - говорит Марк, тихо и серьезно, - ты не хочешь мне рассказать, что происходит с тобой и Картером?

Я смотрю ему прямо в глаза.

- Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я.

- Я думаю, ты знаешь, что я имею в виду.

Я умолкаю и отворачиваюсь от него. Я не знаю, что сказать. Если я расскажу ему, то понятия не имею, чего ждать. Он ничего не сказал, когда я сообщила ему о моей наркозависимости в прошлом, но он не всегда раньше поддерживал меня – на ум приходит ситуация с Гейбом.

- Ты обязана его уволить, - сказал мне Марк в тот день, и когда я, близкая к слезам, объяснила ему, почему я не думаю, что могу это сделать, то он ничего не ответил – просто ушел прочь. Я не знаю, как бы он отреагировал, если бы узнал, что Картер и я – любовники.

Я никак не могу рассказать ему.

- Иногда, - начинает Марк очень осторожно, когда становится ясно, что я не намереваюсь отвечать ему, - между людьми случаются вещи, которые не планировались. Случаются такие вещи, которые, возможно, вообще никто не планировал.

О господи. Мне не надо ничего ему рассказывать – он уже и сам обо всем догадался.

- Всякое случается, Керри, - подчеркивает он, и каждое слово исполнено значения.

Я поворачиваюсь и смотрю на него.

- Я беспокоюсь о нем, Марк, - говорю я ему просто. Это правда; определенно ее укороченная версия, но тем не менее правда.

- Мы все беспокоимся о нем, Керри.

Я качаю головой.

- Это другое.

Марк молча рассматривает меня несколько мгновений.

- Я только надеюсь, что ты не делаешь ничего такого, о чем позднее можешь пожалеть, - наконец говорит он мне.

Я едва не смеюсь при этих словах; для этого уже безусловно чересчур поздно.

- У меня нет никаких сожалений, - отвечаю я. – Бывают моменты… когда я не знаю, что делать. Но никаких сожалений у меня нет.

Марк вздыхает. Я знаю его достаточно хорошо, чтобы понять: у него есть вопросы, но он их не задаст.

Боль начинает медленно отступать.

- Я ездила в Атланту повидать его, до того как он вернулся домой. – Марк выглядит по-настоящему удивленным. – Я поехала туда, потому что… - я колеблюсь. – У меня не было никаких дополнительных мотивов. Я только хотела увидеть его. Увидеть, как он, убедиться, что с ним всё в порядке.

Мои мысли уходят назад, к тем двум вечерам, которые я провела в Атланте. Тот вечер, когда Картер держал мои запястья, так крепко сжав их, и я была в ужасе от этого по причине, которая в то время еще не была мне понятна – я хотела его. Тот вечер, когда мы занимались любовью – и тот же самый вечер, когда я бежала под покровом тьмы назад в Чикаго.

- Я не планировала, что что-то случится, - слышу я собственные слова. – Я не ехала туда с какой-либо иной целью, помимо того, чтобы убедиться, что с ним всё в порядке.

- Его чувства к тебе весьма очевидны, - говорит мне Марк. – Если он старается спрятать их от всех здесь, то ему это паршиво удается.

- Я не знаю, что делать, - говорю я Марку, удивленная своей откровенностью. – Я просто… я не могу сказать, что это ничего не значит. Я не могу просто уйти от этого. Или от него, хотя мне и следовало бы.

Марк выглядит задумчивым.

- Ты его любишь?

Я в испуге поднимаю на него взгляд.

- Что?

- Я спросил, любишь ли ты его. Это довольно прямой вопрос.

Какая-то часть меня не может поверить, что я веду такую беседу с Марком Грином. Ни в коей мере не может.

- Я… - я колеблюсь.

- Просто да или нет, Керри. Это не трудно.

Но это трудно. Он не понимает этого, потому что он не знает меня.

Несмотря на это, моему рассудку ответ ясен, и хотя я не хотела признаваться в этом Картеру, и особенно самой себе, я знаю, что это истина.

- Да, - в конце концов отвечаю я без затей. – Я действительно люблю его.

Марк тяжело вздыхает.

- Я не должен тебе говорить…

Я поднимаю руку, раскрытой ладонью вперед, чтобы заставить его замолчать.

- Нет, не должен.

Он кивает.

- Хорошо.

Он встает.

- Я хочу, чтобы ты осталась здесь еще на несколько часов… не нагружала ногу. Я могу дать тебе еще пятнадцать торадола через пару часов, если боль по-прежнему будет сильной.

Я хочу возразить, но знаю, что это было бы бесполезно. В голосе Марка звучит нотка, свидетельствующая о том, что вопрос не подлежит обсуждению, и у меня такое чувство, что Картер стоит на посту за дверью смотровой, уничтожив все мои шансы на побег назад к ждущим меня пациентам.

- И, Керри… - говорит Марк перед тем, как уйти.

- Да?

- Насчет того, что ты сказала мне ранее, когда я хотел дать тебе морфин…

- Это было давно, Марк, - говорю я ему.

- Всё это… останется между тобой, мной и этой комнатой, - заверяет он меня.

Я благодарно киваю, потому что это всё, что я могу сделать.

Марк оставляет меня одну. Я осознаю, что только что сделала – наконец-то признала, что я люблю Картера – и ирония состоит в том, что Марк, а не Картер, оказался тем, кто первым услышал это. Остается вопрос с викодином, который надо решить, но я твердо говорю себе, что решу его, что Картер и я поговорим, и скорее раньше, чем позже.

А потом я думаю о том, что сказал Марк – «между тобой, мной и этой комнатой».

Эта комната навеки отмечена для меня; это то место, где я нашла Картера и Люси, истекающих кровью в темноте, а теперь это место, где я произнесла вслух слова, которые способны изменить мою жизнь. Невообразимое преступление и декларация любви, всё внутри одних и тех же четырех стен.

Я закрываю глаза и откидываюсь на подушку, давая остаткам торадола подействовать.

Какое-то время спустя я открываю глаза и вижу Картера, который сидит в кресле рядом с кроватью, склонившись над картой. Его глаза загораются, когда я смотрю на него, и он откладывает карту.

- Привет. Ты проснулась. Я тут просматривал кое-какие карты.

- Как долго я спала?

- Почти три часа. Доктор Грин сказал, что он хочет, чтобы ты отправилась домой, когда проснешься.

Я пытаюсь сесть.

- Мне нет необходимости делать это. Моя нога чувствует себя гораздо лучше. Мне нужно полежать еще несколько минут, и я смогу вернуться к осмотру пациентов.

Картер кладет ладонь мне на руку.

- Ты никуда не пойдешь.

- Картер, - предупреждаю я его, - не указывай мне, что делать.

Я свешиваю ноги с края кровати и начинаю вставать. Как только моя нога касается пола и я переношу на нее немного своего веса, боль возвращается, и я морщусь. Она и близко не сопоставима с той, которая была раньше, но нога продолжает болеть. Ничего, я и раньше работала, испытывая боль; и сейчас тоже не должно быть никакой разницы.

Картер, однако, заметил выражение моего лица и быстро приближается ко мне.

- Я не думаю, что ты уже готова снова встать на ноги, Керри.

- Черт возьми, - бормочу я.

- Я знаю, что ты не любишь соглашаться с тем, что есть вещи, которые даже ты не можешь сделать, но ты должна по крайней мере признать, что ты человеческое существо, Керри. Моя смена почти закончилась. Я возьму еще пятнадцать торадола у доктора Грина, а потом отвезу тебя домой.

- Мне не нужно…

- Ты хочешь испытывать боль весь остаток вечера? – спрашивает Картер, и я вынуждена помотать головой. – Тогда не отказывайся от торадола и позволь мне отвезти тебя домой.

Я смотрю на него.

- Я просто… подброшу тебя. Мне даже не придется входить, если ты не захочешь этого.

Ох, думаю я, но в том-то и проблема – я хочу, чтобы ты вошел. Я хочу, чтобы ты вошел и никогда не уходил.

- Давай я схожу принесу торадол, ладно? Я сразу же вернусь.

Часом позже, после того как мне ввели вторую дозу торадола и я беру еще несколько дополнительных ампул – Марк настоял, что я должна взять их с собою – я нахожусь на пути домой.

- Нет никаких причин принимать тайленол и потом страдать, если он не подействует, - рассудительно заметил он перед тем, как я ушла. – Торадол подействовал, и он не наркотик. Это идеальное решение. Просто прими его…

- Я знаю, тридцать миллиграмм – начальная доза, потом по пятнадцать каждые шесть часов, - откликнулась я.

- Картер отвезет тебя домой? – спросил тогда Марк, небрежно, отведя глаза в сторону.

- Да. Он как раз заканчивает с пациентом. Мы уедем примерно через двадцать минут, - сказала я, и Марк поднял на меня глаза.

- Я рад, что он доставит тебя домой.

Он больше ничего не сказал, но его глаза были полны тепла.

- Спасибо, Марк. За всё.

- Всегда пожалуйста. Вели Картеру вести осторожно.

И вот так Картер и я отбываем в его джипе, ища путь по улицам к моему дому.

- Это не самая удобная машина для твоей ноги, - извиняется он.

- Всё отлично. Боль намного слабее, - говорю я ему. – Второй укол торадола очень помог.

Мы подъезжаем к красному светофору, и Картер мягко тормозит, пока мы не останавливаемся полностью.

- Итак, - говорит он. – Ты собираешься рассказать мне, почему избегала меня прошлым вечером? Или мы будем прикидываться, что этого не произошло?

Я смотрю на него, последние неяркие лучи садящегося солнца проникают через стекла, освещая его сзади и отбрасывая тени на его лицо.

- Я не знаю, готова ли я уже разговаривать об этом, - отвечаю я ему. Если честно, то я решила сделать хорошее, основательное усилие в этом направлении, вместо того, чтобы избегать вопроса и отказываться воспринимать реальность.

Сигнал светофора меняется на зеленый, и Картер трогает джип с места, кажется, принимая мой ответ.

- Хорошо.

Мы едем в молчании весь остаток пути, и я отворачиваюсь от него, размышляя. Я думаю о том, что так много оставила при себе. Мои чувства, мои эмоции – я долго и упорно трудилась над тем, чтобы хранить их спрятанными глубоко внутри, засунутыми в какой-то уголок в моей голове.

Это как тот белый халат, который был на мне в тот вечер, когда я нашла Картера и Люси. Тогда, когда я нашла их, не было времени, чтобы переодеться для травмы. Вообще-то я не надела одноразового халата до тех пор, пока Марк и Элизабет не прибыли туда. К тому времени это казалось бессмысленным, потому что я уже была покрыта кровью. Мой белый халат пропитался ею, лацканы, перед, рукава – всё, начиная от манжет до плеч.

Я склонилась над Люси в третьей смотровой, стараясь оценить ее состояние, и к тому времени, когда кто-то вошел, я практически втащила Картера на каталку, подняв его почти целиком самостоятельно, хотя я не знаю, откуда взялись силы на это. Когда те, кто прибежали в смотровую, докончили то, что я начала, я вернулась к Люси. Мой белый халат к тому времени уже промок.

Брызги, мелкие капельки, которые попали на мой свитер, бывший под халатом, сошли при стирке.

Кровь с моего халата, однако, не сошла.

Я стирала его снова и снова, но эти темные пятна так и остались. Я купила себе новый халат, но не смогла заставить себя выбросить старый, так что я положила его в пластиковый пакет и затолкала поглубже в заднюю часть стенного шкафа в моей прачечной.

Я больше не могу прятать мои чувства к Картеру. Никакие из них.

- Мы приехали, - тихо говорит Картер, прерывая мои мысли, и я поднимаю на него взгляд. Он уже подъехал к парадному и поставил джип на стоянку.

Я поворачиваюсь посмотреть на него.

- Ты можешь зайти на несколько минут? – спрашиваю я.

Он делает вдох.

- Да, - говорит он и выключает двигатель.