Он заметил ее сразу. Вошел и наткнулся на нее. Ее нельзя было не заметить. И ее нельзя было не узнать. И… ему отнюдь не хотелось, чтобы она заметила его. Нет… только не она… только не сейчас…
Она обернулась именно в тот момент, когда он уперся взглядом в ее спину. Обернулась и узнала его. Обернулась, узнала его и заулыбалась. Черт… Черт! Черт!!! Почему она?! Почему сейчас?!!!
Он улыбнулся в ответ. Ее улыбка стала теплее и шире и почему-то показалась натянутой. С удивлением он вдруг понял, что и она ему не рада. Совсем. И… он знал почему. Кто из нас горит желанием разговаривать с умирающим, да еще в субботу вечером?!
Они кивнули друг другу и разошлись по своим местам. Но… вечер уже был испорчен. Он не слышал музыки. Она не получала привычного наслаждения: ее любимый дирижер, любимый концерт… и непреодолимое желание оказаться отсюда как можно дальше.
До антракта он не мог думать ни о чем другом. Все его мысли кружились вокруг предстоящей встречи. Элементарная воспитанность не позволяла ее избежать. Хотя… не глупость ли думать о каком-то дурацком этикете, когда в голове у тебя зреет опухоль величиной с куриное яйцо? И твой врач с уверенностью и полностью оплаченным сочувствием обещает, что уже в следующем месяце твоим новым адресом станет местное кладбище, а дверную табличку заменит надпись: Марк Грин – дата рождения-дата смерти, простенько и со вкусом, и если повезет, два раза в год (исключительно в дни, указанные на пресловутой табличке) его дети и жены (обе, как это ни печально, бывшие) смогут вдоволь полить слезы на его могиле. Ибо он умирал. Был обречен на смерть. И… как оказалось, на смерть в одиночестве. Не считая Рейчел. Хотя и «папочкину девочку» больше волновали ее малолетние дружки и подружки. Иначе она наверняка была бы сейчас с умирающим отцом, а не веселилась на дне рождения у Мини Как-ее-там. Господи, эти ее подружки даже не удосужились обзавестись человеческими именами! Привет! Я мышка Мини! Я лучшая подруга Рейчел! Рейчел так хочется прийти на мой день рожденья! Папочка, папочка! Ну, можно я пойду к Мини! Она такая веселая! Бла-бла-бла, я мама мышки Мини, мышь Как-ее-там. Мистер Грин, мне все равно, что вы собрались умирать, но Ваша дочь прямо-таки обязана прийти к моей дочери. Иначе это разобьет обеим девочкам их столь чувствительные к потрясениям и трагедиям (смерть отца, очевидно, к последним не относится) юные сердца. Папочка! Какой ты замечательный, как ты держишься, как я восхищаюсь твоим мужеством (скажи еще, как ты красиво и достойно умираешь!)… ну, можно я пойду к мышке Как-ее-там на самую умопомрачительную вечеринку в жизни? А жизнь так коротка… ты это, папочка, должен понимать, как никто другой… я ведь не могу отказывать себе в маленьких радостях постоянно? Будто бы она отказывала. Разве разрушение брака дорогого «папочки» и покушение на убийство (пусть и непреднамеренное) собственной сестры – отказ от маленьких радостей? Извини, Рейчел, дорогая, у нас с тобой абсолютно разные понятия о развлечениях и отказе от них… Но, мистер Грин! Мышиная мамаша уже готова вызвать полицию нравов и лишить его родительских прав за издевательство над ребенком. Мистер Грин, вы обязаны отпустить дочь. Я знаю, как это трудно смириться с тем, что дети растут, что нам необходимо отпустить их… Уже скоро, Вы и не заметите, как пролетит время, малышка Рейчел облачится в платье невесты, и Вы должны будете отпустить ее уже не на одну ночь, а навсегда! Ку-ку, мадам! Кажется, вы не поняли. Я тут, между прочим, умирать собрался… и… как на ночь?! Рейчел не может…
Но Рейчел могла. Могла и отправилась на вечеринку в пижамах именно тогда, когда была больше всего ему нужна. Он не мог провести в одиночестве целую ночь. Даже не потому, что он боялся умереть сегодня . Нет… не поэтому… Его страшило одиночество. Ведь теперь, когда он знал, как мало ему осталось, так хотелось восполнить все, что не успел, все, что отложил на потом… Никакого «потом» не будет. И надо было жить здесь и сейчас. Жить полной, насыщенной и интересной жизнью! Жить так, чтобы не было обидно умирать! Жить… жить… но он умирал. И умирал в одиночестве.
Нет, Марк, конечно, знал, что мог в любой момент позвонить Элизабет, и она бы к нему вернулась. Разумеется, вернулась. Но он не хотел ее жалости. Он хотел ее любви. Хотел, чтобы все было как раньше. Как раньше, когда они были одной семьей, когда она боролась за его жизнь, верила в него… любила его… любила, а не жалела. Жалость – чувство хорошее и достойное, но это не было тем, что он хотел. Сознавать Элизабет жертвой, вынужденной работать сиделкой у нелюбимого мужа… нет! Это было выше его сил! Марк совсем не хотел портить ей жизнь.
Позвонить Сьюзан? И вместо Элизабет превратить в жертву ее? Ее, женщину, к которой он испытывал какие-то чувства и уже, кажется, не в этой жизни… Их отношения (если то, что между ними было, можно назвать «отношениями») остались в прошлом… так далеко в прошлом, что просто невозможно (Никак! Никак невозможно!) строить на их основе новые, по типу: нянька, ходячий труп. Достаточно того, что Сьюзан уже провела у него ночь. Какой нормальной (и такой красивой) женщине захочется возиться с умирающим старым другом? Другом… а не возлюбленным… И что ему мешало тогда, много лет назад, сделать ее своей женщиной?! Сейчас все могло бы быть иначе… И она могла бы не уехать в свой чертов Феникс… И миссис Грин, вдова доктора Марка Грина, могла носить совсем другое имя. Сьюзан… Сьюзан, а не Элизабет…
Антракт. Черт… лучше бы этот билет никогда не попадал ему в руки! Зачем он поперся на концерт?! Лучше бы дошел до ближайшего бара и напился до смерти… до смерти во всех смыслах этого слова.
Несомый толпой разнаряженных мужчин и женщин, воодушевленных восхитительной музыкой, Марк все еще надеялся незаметно уйти. Но в его жизни заветные желания почти никогда не сбывались. Как и на этот раз. Восторженно щебечущая толпа вынесла его прямехонько именно к той колонне, у которой стояла она, и, поставив их лицом друг к другу, оставила наедине.
– Ты… э… часто здесь бываешь? – спросил Марк, чтобы что-то сказать.
Она затравленно огляделась и, не обнаружив пути к отступлению (он чуть ли не прижимал ее к колонне), несколько раз кивнула. В другой день, с другой женщиной – ситуация выглядела бы в его глазах более, чем эротично!
– Больной подарил билет… Бывший больной! Бывший… я вылечил его… его жену… лет пять назад… – сказал Марк, вдруг осознав, что подаренный пациентом билет в ее понимании вполне мог обрести криминальный оттенок.
– И насколько же он болен? Учитывая, что, оказывается, ты лечил не его, а его жену… – она смотрела ему в глаза. И от ее чуть насмешливой улыбки у него вдруг защемило сердце. Как не хотелось умирать! Когда вокруг столько женщин! Когда можно влюбляться! Растить детей! Быть счастливым! Зачем… почему судьба так жестоко обошлась с ним?!
– Как тебе концерт? – борясь со слезами (он скорее умер бы, чем показал ей свою слабость (учитывая его болезнь, неплохой получился каламбур!)), спросил Марк.
– Э… если честно, я почти все пропустила… Так много всего в голове, что… я просто не смогла отвлечься. И это странно, потому что мне очень нравится дирижер и… – она внезапно замолчала и махнула рукой в сторону выхода. – Давай уйдем отсюда!
– Что? – как он понял из программки, действо должно было длиться еще часа полтора…
– Давай уйдем! – повторила она и взяла его за руку. Кожа ее ладони оказалась приятно прохладной. – Пойдем куда-нибудь… в более приятное место? Поговорим… У нас… у нас больше может не быть такой возможности. А… я хочу, чтобы ты знал, Марк, я считаю тебя своим другом. Правда. Ты мне… мне… мне очень… ты мне дорог. И если я последняя, от кого ты мог предполагать услышать эти слова… извини. И если ты не хочешь куда-либо идти со мной, то… только скажи. Я, знаешь ли, девочка понятливая. Одно слово, и меня здесь не будет.
Марк поймал себя на мысли, что смотрит на ее грудь. На работе она всегда носила халат, за которым едва угадывались контуры фигуры… Теперь же он мог наблюдать ее прелести во всей красе, благо нежно-зеленое платье облегало и подчеркивало каждую выпуклость ее тела. Марк вздрогнул и отвел глаза. Очевидно, поздно…
– Да. Ты прав. Я знаю, что не стоило покупать это платье… если твоей целью не является быть изнасилованной прямо посреди консерватории! Но мне так понравилась ткань… и потом зеленый – мой цвет. Сэнди сказала, что в нем я похожа на гейшу.
– А… хм… да… – Марк сглотнул, больше всего желая провалиться сквозь землю… или умереть прямо здесь и сейчас. Почему она говорит такие вещи? Она ведь… Господи, это так на нее непохоже!
– Ну что? Второе действие вот-вот начнется. Мы… идем или остаемся? Или… или… расходимся?
Ее ладошка по-прежнему находилась в его руке. И он вдруг понял, что благодарен судьбе за то, что она привела его на концерт именно сегодня и именно тогда, когда она оказалась здесь. В его голове что-то щелкнуло, и воспоминание яркой вспышкой ослепило его сознание: салон машины, ее глаза совсем близко, ее губы, едва уловимый запах алкоголя, всепересиливающее желание как можно скорее поцеловать ее… и бесконечно долгие минуты, проведенные в темноте… дождь, барабанящий по стеклу… борьба с собой… а когда час спустя в ее окнах погас свет…
– Марк! Или уходить сейчас… или будет поздно!
– Извини… я просто вспомнил… Неважно! Ты права, нам лучше уйти!
В фойе, когда он помогал ей надеть пальто, они никак не могли определиться, куда лучше всего пойти. Бар, ресторан, ночной клуб… везде люди, везде шум… а им так хотелось спокойно провести вечер… говорить, а не пытаться докричаться друг для друга… посидеть вдвоем, а не ждать, что официант в очередной раз некстати подойдет поинтересоваться не желают ли они заказать еще одного омара…
– Пойдем ко мне, – предложила она, когда они оказались на улице.
Он с сомнением посмотрел на нее. Ветер нещадно трепал полы ее пальто. Она вдруг показалась ему такой маленькой и хрупкой, что Марк удивился, почему она остается на земле, а не взлетает, подобно пушинке, подхваченной ветром, в небеса. Но… удобно ли будет…
– Марк, – передернув плечиками, сказала она, – я не собираюсь ни насиловать тебя, ни соблазнять. И у меня, поверь, даже мысли такой не возникло… Просто у меня тихо, уютно и тепло. Черт, как же тут холодно! И я отлично готовлю! Правда!
– Я знаю. Я был на вечеринке, которую ты устроила для Картера… ну… в честь Питера…
На ее лице появилась озадаченность, она словно пыталась вспомнить, кто такие Питер и Картер и на кой черт ей понадобилось устраивать для них вечеринки… а затем она понимающе улыбнулась.
– Да. Получился неплохой ужин. Было скучно, но еда была отменная. Ну так что, Марк? Если ты согласен на мой дом, надо всего лишь заехать в супермаркет и… Слушай, не хочу показаться грубой, но ты, что, решил меня заморозить?!
Он рассмеялся и помог ей спуститься по длинной лестнице. В одиннадцать лет он сломал ногу и очень хорошо помнил, что такое лестница (а длинная лестница особенно), когда костыль является твоей вынужденной и такой ненадежной опорой.
В супермаркете она со скоростью баллистической ракеты пронеслась по рядам, попутно зашвыривая в тележку упаковки, названия которых Марк при всем старании не успевал прочитывать, и, не успел он перевести дыхание, как они, нагруженные пакетами, оказались перед его машиной.
– Я не очень люблю ходить по магазинам, – буркнула она и, зашвырнув пакет на заднее сиденье, уселась на пассажирское место. По ее нетерпеливому взгляду он понял, что от него ожидается не меньшая скорость.
Естественно, он уронил свои пакеты в лужу. Разумеется, открывая машину, он споткнулся и едва не отшиб последние мозги. И, конечно же, она взирала на это с понимающим снисхождением матери ребенка-дебила, наблюдающей за очередной глупостью чада. И не сделала ни единой попытки помочь.
Когда Марк наконец уселся за руль, он ненавидел ее так, как не ненавидел еще никого и никогда. Прекрасно сознавая его чувства, она лишь посмеивалась, глядя на его нервные попытки завести мотор. И что его останавливало, чтобы не придушить ее здесь и сейчас? Уж во всяком случае, не Уголовный Кодекс штата Иллинойс. Шансов дождаться приведения в действие смертного приговора у него все равно не было.
Дорога до дома Керри прошла в молчании.
И лишь оказавшись под мягким согревающим светом ее кухонной лампы, Марк понемногу начал оттаивать. Пока она хлопотала с ужином, а он изо всех сил делал вид, что помогает, обстановка разрядилась. А когда кухню наполнили пьянящие ароматы, желание убить ее исчезло без следа. Ни одна из знакомых ему женщин (включая бедную мамочку) не умела так великолепно готовить. Глотая слюну, он поймал себя на мысли о том, что если бы не болезнь, сулящая перспективу скорой смерти, он женился бы на ней прямо завтра… ну… или сразу, как только их развод с Элизабет был бы оформлен. Ну как можно было так божественно готовить и быть при этом бесчувственной стервой?!
– Я встречаюсь с женщиной, Марк, – сказала она, едва они сели за стол.
Он открыл рот, не нашел, что сказать, и закрыл его. Чувство, что он оказался пленником безумного сна, захватило все его существо. Так не бывает, неслось в его голове… так не бывает…
Керри серьезно посмотрела сначала к себе в тарелку, потом на него, тяжело вздохнула и продолжила:
– Да. Я встреч… сплю с женщиной. Ее зовут Сэнди. Она пожарник. Работает в 38-й пожарной части… Я хочу, чтобы ты понял, я говорю это не для… просто я не хочу, чтобы ты чувствовал себя неловко из-за того, что мы здесь одни… одни у меня дома… и… Черт! Прости, я не знаю, что несу…
Марк с искренним удивлением понял, что она смущена. Увидеть смущение доктора Керри Уивер? Да, жизнь прекрасна и удивительна. Теперь он видел все. И может спокойно умирать.
Но… то, что она говорила… может, у него начался предсмертный бред?
– Ты ешь, – голосом маленькой девочки сказала она. Ее глаза казались огромными, и Марк вдруг с ужасом осознал, что еще минута и – она расплачется.
Уставившись в тарелку, Марк принялся заглатывать пищу, не чувствуя ее вкус. Все, лишь бы не видеть ее слез. Господи, если ты есть, умоляю, не дай ей расплакаться, ибо подобного зрелища я не переживу!
– Когда я тебя сегодня увидела… если бы у меня была возможность, я бы сбежала оттуда сию же минуту. Мне… я не… мне так тяжело видеть, как ты… как ты… – Керри зажала рот рукой и, отшвырнув стул, выскочила из-за стола.
Не поднимая глаз от тарелки, Марк услышал, как где-то хлопнула дверь. Спустя пару секунд уши, помимо его воли, уловили едва различимые звуки… Не надо было быть доктором медицины, чтобы понять: она плачет. Где-то в глубине этого дома плачет женщина. Из-за него. Не Элизабет. Не Рейчел. Не Сьюзан. Не Джен… Керри… кто бы мог подумать, что ее трогает его болезнь? Учитывая то, что они с Лиззи даже не пригласили ее на свадьбу… и учитывая причину, по которой ее не пригласили.
Ему не хотелось, чертовски не хотелось этого делать, но поступить иначе он не мог. Марк встал и, как собака на запах, пошел на звук.
Когда он заглянул в приоткрытую дверь ванной, ему показалось, что в ней никого нет. И лишь секунду спустя он заметил ее фигурку, сиротливо притулившуюся к унитазу. Она сидела на полу, зажав руками колени, аккурат между ванной и унитазом. Лицо ее было мокрым от слез.
Марк почувствовал себя долговязым уродом с чересчур длинными руками и чересчур длинными ногами. Долговязым уродом с чересчур длинными руками и чересчур длинными ногами, который зачем-то довел женщину до слез, а теперь стоит перед ней столбом и не знает, что сказать ей, чтобы утешить.
Она всхлипнула и посмотрела на него.
– Не нужно… я похожа на чучело… подожди там, я сейчас выйду… – от горечи в ее голосе ему самому захотелось разрыдаться.
– Керри, – он присел рядом с ней на корточки и неловким движением смахнул слезинку с ее щеки. Только счастливый случай не дал ей остаться без глаза.
Она ошеломленно уставилась на него.
– Марк, ты… собирался меня ударить, но промахнулся?
– Нет… я… Господи, прости! – начал было он, но тут она расхохоталась. Марк недоуменно посмотрел на нее, а затем захохотал сам.
Это был не просто смех. Это была самая настоящая смеховая истерика. Не удержавшись на ногах, он рухнул на пол, что вызвало еще больший взрыв смеха. Только когда заболел живот, а глаза защипало от слез, Марк смог взять себя в руки. Все еще посмеиваясь, он встал и протянул ей руку. Она покачала головой и указала ему на унитаз. Он понял ее жест и уселся на его крышку. Керри благодарно улыбнулась и кивнула.
– Дай мне немного времени… я не хочу обратно… если я увижу всю эту еду, меня просто стошнит… Почему жизнь такая жестокая, Марк? Рак меня преследует… столько… почти… я… чуть ли не всех, кого я любила, убила эта гребанная болезнь!
Он не хотел говорить о раке. Он хотел о нем забыть. И он попытался перевести разговор на другую тему.
– Тебе не жалко платье? – спросил Марк и, растянув губы в подобии улыбки, попытался вызвать улыбку в ответ, но… она закрыла глаза и махнула рукой.
– Плевать мне на платье. Я все равно их не ношу. Не с моим счастьем… Туфли на шпильках, короткие юбки… я всегда о них мечтала. Веришь, в старших классах я несколько месяцев носила высокие каблуки… это едва не стоило мне пожизненного катания в инвалидной коляске. Впрочем… сейчас это неважно… все это неважно… – не открывая глаз, она прислонилась к унитазу, на котором он сидел. Ее волосы касались его руки. Он попытался отогнать нежданно народившееся возбуждение.
– Что ты делал в консерватории? Я думала, ты… вы с Элизабет… вполне естественное желание провести последние… время с семьей, – невпопад произнесла она и, открыв глаза, требовательно посмотрела на него.
– Мы с Элизабет… мы с ней… вот… после того, как Рейчел… как Элла чуть не погибла из-за тех проклятых таблеток… Лиззи поставила меня перед выбором. Я выбрал дочь. И… разве мог я сделать иной выбор? Рейчел… какая бы она ни была… моя девочка… и я так много ей недодал!
– Но… зная о твоей болезни… Элизабет знает, что?.. Да, разумеется, она знает. Я слышала, как она говорила об этом с Романо… Зная, как она могла оставить тебя одного?!
– Она… Брось, Керри. Моя болезнь не должна превращаться в причину…
– Марк, о чем ты говоришь? Женщина, которая по-настоящему любит мужчину, никогда не позволит ему… умирать в одиночестве. А Рейчел? Если ты выбрал ее, почему она не с тобой? – в голосе Керри проскользнули нотки гнева. Подумать только, ее это, действительно, задевает!
– Она в гостях… Хотела развеяться… и… – замямлил он, стараясь отогнать мысли о том, что сам, сидя на концерте, думал о том же: если они его семья, почему они не с ним, когда он умирает?
– Ладно… – сказала она и горько усмехнулась. – Кто я такая, чтобы судить кого-то…
– Я не думал, что тебя трогает моя… э… моя болезнь.
– Из-за того, что я вызвала аттестационную комиссию? Побойся Бога, это была не моя идея! Если бы я отказалась, Романо с великим удовольствием вышвырнул бы тебя из больницы под любым благовидным предлогом. Помимо его возможных, подчеркну – возможных, потому что я не уверена, что этот индюк способен кого-то любить, чувств к Элизабет, ты был для него как кость в горле! Если непредвзято: ты шатался по больнице, орал на пациентов, на врачей, спорил, срывался, забывал названия болезней и препаратов… и плюс ты сделал ребенка и женился на женщине, которую он, возможно, опять-таки подчеркну – возможно, желал… Ты ведь и сам не знал, способен ты работать или нет. Иначе вы с Элизабет так бы не всполошились. Но я меньше всего хотела вызывать эту хренову комиссию. Да, я боялась за больных. Да, мне очень не хотелось, чтобы ты кого-нибудь убил, забыв название лекарства, или под влиянием приступа гнева… Но я не хотела, чтобы тебе было плохо. Правда! Мы работаем вместе уже столько лет… я… мы ведь друзья, правда? Согласна, я не самый легкий в общении человек, но… ты тоже не подарок! И тем не менее, я считаю тебя своим другом. А я не из тех, кто упивается страданиями друзей.
Марк молчал, пытаясь переварить услышанное. Она не торопила его.
– Ты… хочешь сказать, что идея с комиссией принадлежала Романо? – наконец выдавил он, ощущая нестерпимое желание удавиться.
– И да, и нет… Роберт дал мне понять, что если я не представлю ему документальное подтверждение твоей вменяемости и трудоспособности, твои дни в клинике сочтены.
– А почему… почему же ты не сказала… Элизабет считала тебя дьяволом… И… мы не пригласили тебя на…
– Какая разница, пригласили вы меня на свадьбу, не пригласили… Это имеет сейчас значение? Хотя… – она помолчала и без обиняков сказала. – Тогда мне было обидно. Очень обидно. И даже не из-за самой свадьбы… в конце концов, я бывала на многих свадьбах, включая свои собственные, но… Роберта вы позвали. И чуть ли не шафером. Вот на этот вопрос мне ответь. Почему он достоин был сидеть с вами за столом, смотреть честными глазами и ощущать себя королем мира, а я – олицетворение всех человеческих пороков – лететь на никому не нужную конференцию в Неваду, чтобы избавиться от жалостливых взглядов сестер?
– Керри… я не знаю… Элизабет не хотела тебя видеть после всего… Мы столько пережили и…
– Ладно, мы это давно пережили. И нет никакого смысла устраивать инквизиторские костры на пустом месте. Расслабься. Я не питаю к тебе или к Элизабет чувства ненависти… Хотя она мне не нравится.
– Что? Из-за свадьбы? – Марк был искренне удивлен ее словами.
– Нет… просто… она… не знаю, но она мне неприятна. Где-то на подсознательном уровне… Она такая… не знаю, как сказать… англичанка, что ли! Этот акцент… и они… англичане… кажутся такими холодными и надменными… – она вдруг замолчала и невесело рассмеялась. – Прости! Я не должна была этого говорить. Это моя ошибка. И… далеко не единственная.
Элизабет никогда не казалась ему холодной… да, иногда она вела себя несколько… Нет. Он не мог позволить себе плохо думать о женщине, подарившей ему дочь. Особенно сейчас. Пусть она забрала ребенка и ушла, когда была необходима ему как воздух, пусть она предложила отправить Рейчел в интернат, но… после рождения Эллы Элизабет была вне зоны критики. Как и Джен. Какой бы она ни была, благодаря Джен, у него была Рейчел.
– Забудем о том, что я сказала… Я хочу прояснить лишь один момент: то, что я сказала об Элизабет, не имеет никакого отношения ни к вашей свадьбе, ни к тому, как она поносила меня после вызова комиссии. Я не держу зла на Элизабет за то, что она мне тогда наговорила. Она имела на это полное право! Ее муж восстанавливался после операции, она была беременна… Не знаю, как я поступила бы на ее месте. Может, убила бы суку, сомневающуюся в светлом уме моего мужа и в его праве лечить людей?..
– И тем не менее… после всех лет, что мы прошли бок о бок… я должен был пригласить…
– Все! Я не хочу больше слышать про твою свадьбу. Если ты думаешь, что это было самой большой трагедией в моей жизни, боюсь тебя разочаровать, – сказала она и подмигнула ему. – Кроме того, это была свадьба Элизабет. И почему она обязана была приглашать человека, который ей неприятен?
– И все равно. Извини…
– Хорошо. Извиняю, – закрывая тему, сказала она.
Несколько минут они провели в тишине. Ему было так хорошо, так покойно… как еще не было ни разу после приговора врачей… Он многое бы отдал, чтобы эти благословенные тишина и покой продлились хотя бы еще несколько минут… Но у Керри на этот счет имелись свои планы. Она заговорила. И заговорила о том, от чего все его существо старалось сбежать; о чем он тщетно пытался забыть… Она заговорила о смерти. Она заговорила о раке. И смерть, отступившая было, вернулась. Он продолжал умирать. Даже здесь, сидя на унитазе в ее ванной, он продолжал умирать. И с каждой секундой в нем оставалось все меньше и меньше жизни… Смерть была рядом. И благодаря Керри, Марк ощущал ее присутствие каждой клеточкой своего существа.
– Мой второй муж умер от рака. Он сожрал его меньше чем за месяц… А я… я так и не смогла полюбить другого мужчину так, как любила его… ни мужчину, ни… женщину… Ты должен быть добр к Элизабет… как никогда добр… она… она ведь скорее всего даже не понимает, что происходит… что будет дальше. Пережить смерть любимого человека… я не знаю, есть ли что-то более…
– Керри, я прошу тебя! Я не хочу говорить о… – он сделал попытку выгнать смерть из этой маленькой уютной комнатки, но… смерть не желала сдавать позиции. Раз поселившись в его теле, она не собиралась уходить.
– Мы как раз собирались завести ребенка, – Керри будто не слышала его. – И это было дежурное обследование… так… просто чтобы удостовериться, что для продолжения рода нет препятствий… и у него…
– Я не хочу слышать про твоего мужа! – выкрикнул он, отметив на подсознательном уровне, что не предполагал, что она вообще была замужем, а тем более «мой второй муж»…
– Рак оккупировал именно репродуктивные органы. Так что ни о каком сексе, тем более о последнем сексе, речи уже шло… Он так мучился, а все, что я могла, это быть рядом. Быть рядом и выглядеть веселой. Быть рядом и изображать веру в его скорейшее выздоровление. Быть рядом и бороться с соблазном уйти первой. Не дожидаться его смерти… а…
– Он долго… как скоро он умер? – только Господь знал, насколько трудно дались ему эти слова. Смерть окружила его со всех сторон. И от ответа Керри зависело, казалось, все его будущее. Сколько протянул этот неизвестный Марку мужчина? Сколько протянет он сам?
– Скоро… – она кивнула и улыбнулась бескровными губами. Судя по ее виду, она в любой момент могла потерять сознание.
– Но как скоро?!! – прорычал он, борясь с желанием вытрясти из нее ответ.
– Скоро… – повторила она. И не добавила ни слова.
Какого хрена она вообще завела этот разговор, если каждое слово приходится вытягивать клещами?! Ненависть, не такая сильная, какую он испытал к ней в машине по дороге сюда, вернулась. Ее голова была так соблазнительно близко… и ему гигантских усилий стоило удержаться и не проломить ее как будто специально для этого стоящим прямо перед ним здоровенным феном для волос. Он сдержался. В очередной раз. И лишь в очередной раз повторил свой вопрос:
– Как скоро?
– Скоро, – простонала она и подняла к нему изможденное лицо.
– Керри. Я спрашиваю в последний раз. Как скоро? – сказал Марк. Сказал совершенно нормальным голосом. Но она видела его лицо. И видела выражение его глаз.
– Он… скоро… – высоким голосом пролепетала она и закусила нижнюю губу. По выражению ее глаз Марк понял, что она напугана до смерти. Понял и попытался взять себя в руки.
– Марк, прости меня… я… он… – она вжалась в стену и умоляюще посмотрела на него.
– Керри, как скоро он умер? – ласковым голосом спросил он.
– Он покончил собой. – Керри, казалось, стала меньше ростом, а ее глаза были такими несчастными, что его ненависть улетучилась. Ему было жаль ее. Очень жаль. Но необходимость дослушать историю до конца пересиливала любую жалость.
– Он опередил меня, – будто смирившись с неизбежным, почти будничным тоном сказала она. – Я… я больше не могла видеть, как он мучается. Я слабая, Марк… очень слабая… И я не выдержала это испытание. Я старалась держаться. Ради него старалась, но… он видел, что я на грани. И… вместо того, чтобы подумать о себе, он мучился еще и из-за меня. Он не хотел оставлять меня одну. Я… из-за него я всех потеряла. Всех друзей. Всю родню… И только спустя годы после его смерти родители стали со мной разговаривать. Я… когда мы с ним познакомились, я была замужем. Он, мой первый муж, работал вместе со мной в одной больнице. Мы только-только закончили учиться… а он и на врача пошел учиться только для того, чтобы быть со мной. Мы с Джорджем всегда были вместе. Вместе выросли. У нас были общие друзья. Наши семьи породнились еще задолго до нашего брака. Мой отец, педиатр, принимал его, когда Джордж родился. Его мать была моей первой учительницей… Я попыталась взбрыкнуть, когда мне исполнилось шестнадцать, закрутила роман с одноклассником его сестры, но… мне устроили такой разгон, так промыли мозги, что… я поняла, что если брошу Джорджа, потеряю всех своих близких. И я вернулась к нему. И после окончания третьего курса, родители устроили нам супердорогую свадьбу. Мое платье стоило таких денег, что на них месяц могла безбедно прожить небольшая африканская страна. Но… родители и друзья были счастливы. Джордж был счастлив. И я смирилась. В конце концов, я тоже его любила. Как друга, как брата, которого не имела… Нам было хорошо вместе. И я позволила убедить себя, что брак с ним – это именно то, о чем я всегда мечтала. А потом я встретила Майка и… небеса разверзлись. Он был художником. И очень хорошим художником. Я… у меня остались его картины. Я могу тебе показать… потом… если захочешь… Был период, когда мне срочно понадобились деньги, я продала одну картину. Мне заплатили по-настоящему бешенную сумму. Я даже не ожидала… до этого я понятия не имела, что храню у себя дома целое состояние. Но… я… нет, я ушла от темы… просто я хотела, чтобы ты понял, почему Майк так мучился… из-за меня… Я влюбилась. Так сильно влюбилась, что наплевала на чувства всех дорогих мне людей. Уже через неделю я переехала к Майку. А Джордж попытался покончить собой. Как и все, что он делал без моего участия, неудачно. Его мать слегла с сердечным приступом. Отец от волнения получил инсульт. Мой отец от стыда за меня перед своим лучшим другом перенес инфаркт. Мать звонила мне каждые полчаса и закатывала истерики. Друзья заклеймили меня позором и отказывались со мной разговаривать. Сестра Джорджа, до встречи с Майком моя лучшая подруга, приехала ко мне на работу и на глазах всей больницы плюнула мне в лицо. И никто, ни один человек не подумал о моих чувствах. В их глазах мы с Джорджем были единым целым, идеальной парой, чем-то недосягаемо возвышенным… а я все испортила, разбила их мечту. И они мне этого не простили. Но… не смотря ни на что, я была счастлива. Так, как не была счастлива ни до, ни после. Майку удалось невозможное – он сумел заменить мне и семью, и друзей. Мы прожили вместе всего год. И весь этот год я жила им одним. У меня никого не было, кроме него. Поэтому он сходил с ума, зная, что оставляет меня в буквальном смысле в полном одиночестве. Нет, я попыталась обратиться со своей бедой и к родителям, и к друзьям, но… все в один голос заявили, что меня покарал сам Господь. И отказались меня поддержать.
– Но… это же нечестно… А если бы этот твой Джордж сам влюбился в другую женщину?
– Это невозможно, – она вздохнула и посмотрела на свои руки. – Джордж – для всех святой и идеал мужчины. Он до сих пор шлет мне поздравительные открытки ко всем праздникам. Так и не женился. Говорит, что ждет, когда я образумлюсь и пойму, что мы были рождены, чтобы быть вместе. Бедняга совсем помешался… Но родные приложили столько усилий, чтобы заставить его поверить в собственную избранность и предназначение быть страдающим и прощающим рыцарем… В общем, в любой момент я могу во второй раз превратиться в миссис Джордж Рассел… только и я, и он знаем, что я никогда этого не сделаю. Поэтому все эти его: «Вернись, я все прощу, только вернись» скорее всего произносятся лишь для проформы. Мол, полюбуйтесь все, насколько я святой и всепрощающий!
– Так ты говоришь, Майк покончил собой? – спросил Марк. Он с удивлением открывал для себя прошлое этой странной маленькой женщины. Казалось, она жила лишь работой, всегда: от рождения до настоящего момента, с утра и до поздней ночи. Работа заменила ей и мужа, и детей, и друзей. Марк искренне считал ее старой девой, одержимой медициной и не имеющей прошлого. Конечно, многие ее слова и поступки говорили об обратном, но… его мозг, словно отфильтровывая ненужную информацию, сохранял в памяти лишь образ строгой, несколько стервозной начальницы, для которой жизнь начинается и заканчивается стенами клиники. А тут вдруг вырисовываются целых два бывших мужа, какая-то мифическая пожарная, с которой она якобы спит… Марк будто впервые видел эту женщину. И… во многом это являлось истиной. Что он знал о ней? Ничего… И он с интересом первооткрывателя, исследователя, впервые обнаружившего неизвестный науке вид, смотрел на незнакомку в до крайности эротичном зеленом платье. На незнакомку в до крайности эротичном зеленом платье, сидящую на полу в ванной его знакомой вдоль и поперек коллеги и ее голосом рассказывающую какую-то фантастическую историю, достойную без всяких правок быть помещенной в женский роман о любви (в мягком переплете и напечатанный многомиллионным тиражом).
А незнакомка с голосом Керри Уивер продолжала рассказывать свою историю:
– Да… Он видел, до какого предела я дошла и… опередил меня. Он хотел, чтобы я жила. И чтобы научилась быть счастливой без него. После того, как болезнь выявили… нам был отведен один месяц. Всего месяц. Скоро, Марк… очень скоро… невыносимо скоро. Но, может, если бы он не поторопился… у нас были бы еще пара другая месяцев страданий… Он решил, что с него достаточно. Но и здесь, как настоящий эстет, он постарался уйти красиво. Я бросила работу, чтобы быть все время рядом. И чтобы избавиться от меня хотя бы на пару часов, ему приходилось выдумывать иногда абсолютно дикие предлоги. Я не хотела оставлять его ни на минуту. Мне казалось, что если я выйду… ну… хоть даже за хлебом, он тут же умрет. Бывали моменты, когда он испытывал такие боли, что меньше всего при этом ему нужны были зрители… Впрочем, что я тебе рассказываю… К несчастью, ты сам все это прекрасно знаешь… А в тот день мне самой захотелось прогуляться. Было лето. Солнце было таким желтым, небо синим, трава зеленой, что мир за окнами казался иллюстрацией к детской книжке. И я ушла. Уже не помню, что сказала ему… а он лишь кивнул и сказал, что будет ждать. Это был последний раз, когда я видела его живым… – из ее левого глаза вытекла одинокая слезинка, ручейком пробежала вдоль скулы и, оставив за собой мокрую дорожку, скрылась где-то у основания волос. Завороженный этим зрелищем Марк не мог отвести от нее глаз. Она была так прекрасна в своей печали: эта одинокая миниатюрная женщина, сидящая на полу, прислонившись к бочку унитаза. И настолько трогательна, что у него защемило сердце. Больше всего на свете в этот момент ему хотелось избавить ее от страданий, отгородить от всех бед мира… защитить… прижать к себе крепко-крепко и никогда не отпускать.
– Я вернулась домой часа через полтора. Купила какую-то ерунду, необходимую в хозяйстве… и у меня не было никаких предчувствий. Не было до тех пор, пока я не вошла в дом. А войдя, я уже все поняла. Я, конечно, надеялась на чудо… на возможность попрощаться, но… я знала, что все кончилось. В конце концов, целый год я жила им и для него. Я знала, что он сделал… Вся гостиная была в цветах. Черт его знает, где и как он сумел за такое короткое время раздобыть столько цветов… очевидно, он долго к этому готовился… Посреди комнаты на столике лежал конверт. Знаешь, в фильмах обычно показывают, как в такие моменты героиня сломя голову несется наверх, находит бездыханное тело возлюбленного, долго трясет его и рыдает… Так вот. У меня все было по-другому. Я взяла конверт, не торопясь, прошла на кухню, выложила покупки… налила себе чая… я в тот день даже не заплакала. Только после похорон. Когда я вернулась домой. Совершенно одна. Это сейчас я привыкла к одиночеству, а тогда… это было для меня чем-то на грани фантастики… за всю жизнь я ни разу не ночевала в доме одна. Родители, соседки в общежитии, оба мужа… я никогда не была одна… а тут – впереди не светило ничего, кроме беспросветного одиночества… У Майка не было семьи. Была какая-то катастрофа, он почти не говорил об этом, а я, видя его боль, не настаивала. Так что на похоронах было лишь несколько его друзей. Друзей, которых я не знала и которым я была до лампочки… В общем, когда я с чашкой уселась за стол и распечатала его письмо, в глазах у меня не было ни слезинки. Я как будто заморозилась изнутри. Я все осознавала, но так… будто это происходит с другим человеком. Словно наблюдала за кем-то со стороны. Он написал, что бедность мне не грозит, что сделал все, чтобы я ни в чем не чувствовала недостатка до конца жизни… Я до сих пор получаю проценты с его вкладов… Но это неважно… Главное, он просил меня жить за нас двоих. Я должна была стать счастливой, чтобы его смерть не была напрасной. И только эта фраза не давала мне совершить самоубийство в те страшные ночи после похорон, когда я была абсолютно одна… одна в этом огромном доме, который мне не был нужен без него. Сразу, как только ему объявили приговор… диагноз… он заставил меня развестись и официально оформить отношения. Чтобы вся его собственность принадлежала мне. Я подчинилась, только чтобы не волновать его. Эта свадьба отличалась от первой как день от ночи. И, естественно, ни о какой брачной ночи не могло быть и речи. Все то, что находилось у него ниже пояса, служило источником нестерпимой боли… что особенно обидно… ведь если бы у меня остался от него ребеночек… я никогда не наделала бы всех тех глупостей… Но… судьба распорядилась иначе… Я нашла в себе силы пойти в спальню только через два часа. Я смотрела телевизор. Какой-то сериал и ток-шоу. А потом пошла к нему. Вернее, мне пришлось пойти. Я заставила себя это сделать. Он принял таблетки. И будто бы спал. Истощенный, конечно, да… но все равно – такой, каким был раньше. До болезни. Я поцеловала его и вызвала «Скорую». И его забрали. А я осталась одна. И все время, оставшееся до похорон, а он позаботился обо всем: церемония была прописана от и до, за все было заплачено, все, чтобы не причинять мне неудобств и лишних страданий… все то время, что оставалось до церемонии, я смотрела телевизор. Не помню даже, чтобы я ела, пила или ходила в туалет… Я просто сидела перед телевизором и таращилась в экран. И… что самое отвратительное, я до сих пор помню каждую передачу. Чуть ли не слово в слово. И с тех пор я избегаю телевизоров. У меня есть один, но… требуется много сил, чтобы заставить меня его посмотреть… Так я осталась одна. Молодая, глупая и несчастная. И некому было уберечь меня от идиотских поступков… А я наделала столько глупостей, что… вспомнить страшно. Но… чего теперь об этом говорить? Это было так давно, что будто бы и не со мной вовсе.
Двумя последними фразами она ставила точку в своей истории, но… Марк не был готов к такому финалу. Ему жизненно необходимо было дослушать рассказ до конца. Он испытывал настоятельную потребность узнать, что произошло потом. Как она сумела пережить смерть Майка? Что за глупости она наделала? И каким образом ей при столь богатом и драматическом прошлом удавалось столько лет разыгрывать из себя помешанную на работе старую деву?!
– И что ты сделала? – спросил он.
– А? – она изумленно уставилась на него, будто уже успела забыть о его присутствии. Было понятно, что исповедь умирающему коллеге в ее планы не входила никогда.
– Ну… – он слегка смутился, но любопытство пересиливало не только жалость, но и чувство неловкости. Желание узнать все об ее прошлом напоминало зуд. И Марк не мог остановиться. – Мне просто хочется понять… понять, что…
– Что испытывает женщина, потеряв мужа? – в ее глазах промелькнул насмешливый огонек. – И это важно для тебя исключительно в связи с желанием помочь Элизабет. Так?
Марк закивал, хотя и чувствовал подвох всем своим существом.
– Послушай, я давно не девочка и далеко не дурочка. Тебе интересно, что было дальше, так? Мол, раз начала, то изволь довести историю до логического финала… Но… дело в том, что я не люблю говорить о своем прошлом. Хотя бы уже потому, что оно прошлое. Все это было так давно… и я не думаю, что…
– Расскажи… – просто попросил он.
Несколько секунд она смотрела на него. А затем кивнула.
– Ладно. Хотя не понимаю, зачем тебе это нужно…
– Расскажи, – повторил он и приготовился слушать…
– Понятия не имею, что ты надеешься услышать… Майк умер. Я вернулась на работу… мне просто надо было на что-то переключиться. Тот год, что я жила с ним… меня не интересовали ни наука, ни клиника, ни пациенты, ни карьера… Я ходила на работу, но… скорее по инерции. Кроме того, Майк днем работал, и я была ему не нужна. А вот после его смерти я попыталась заменить работой личную жизнь, вообще все свое время. Мне это почти удалось, потому что когда я приходила домой, то падала трупом и тут же проваливалась в сон, а весь день был расписан посекундно – и у меня не оставалось времени ни на жалость к себе, ни на страдания. А потом началась депрессия. Я перестала спать. Работа перестала волновать. Апатия, абсолютная апатия… мне было на все наплевать. А особенно мне было наплевать на себя и на собственное будущее. Мне просто не хотелось жить… да и незачем. После того, как я чуть было не угробила пациента, знаешь, просто чудо спасло и его, и меня, меня отправили в отпуск. И вот тогда стало по-настоящему страшно. И день, и ночь я была предоставлена самой себе. И… я… я стала заполнять пустоту сексом. Нет, можно было, конечно, начать пить, но… не знаю, наверное, это просто не пришло мне в голову. Никто из моего окружения никогда не злоупотреблял ни алкоголем, ни тем более наркотиками, поэтому… поэтому я и была такой неискушенной дурочкой. По вечерам я шла в один из баров и… не было так, чтобы я хоть один раз вернулась одна. Я втянулась… даже не от удовольствия… потому что я тогда вообще ничего не чувствовала… а, скорее всего, из-за того, что я начала спать. Если я ложилась в постель не одна, то всегда засыпала… Но просыпаться… вот что было самым поганым… просыпаться и видеть рядом с собой постороннего человека… Мне вообще повезло, что ни один из них меня не обокрал и не убил… или чем-нибудь не заразил. И тогда я решила, что самым простым выходом для меня должно стать новое замужество. В конце концов, не надо будет просыпаться каждый раз с новым уродом. И урод будет всего один. Наверное, эта установка и подарила мне самого настоящего урода. Да, худшего выбора я сделать не могла… Самым логичным было вернуться к Джорджу, благо он сам мне предлагал это и не один раз… Но я не могла. Просто не могла. Даже не из-за него. Лично мне он ничего плохого не сделал. Скорее, это я заставила его страдать. Но… возврат к Джорджу означал и возвращение к семье и друзьям. И вот их-то я видеть не могла! После того как они со мной обошлись… видеть эти их взгляды: «А мы же говорили…»… нет, гордость – это все, что у меня тогда осталось. А с ними… с ними я потеряла бы саму себя. И я… я вышла замуж в третий раз. И вышла замуж за полного козла.
Она остановилась и перевела дыхание.
По ее отсутствующему взгляду Марк понял, что она говорит не для него. Он был давно забыт. Она говорила себе. Себе и для себя. Говорила о том, о чем не вспоминала уже много лет. Говорила о том, что давно похоронила. Говорила о том, что давно похоронила и постаралась забыть. Его болезнь и их случайная встреча послужили катализатором. И она пережила все заново. А он… он открыл для себя абсолютно нового человека.
– Если бы я не была так погружена в собственные проблемы, наверное, легко было понять, что он за человек. Но… я в очередной раз повела себя как круглая дура. А он, видимо, почувствовал, что со мной можно все. И… моя жизнь превратилась в ад. Если… если бы его интересовали деньги, я осталась бы нищей. Но… у него не хватило мозгов на то, чтобы обогатиться за мой… вернее за счет Майка. Он оказался настолько туп, что не додумался продать хотя бы одну картину. А дом был ими завешан. И каждая стоила маленькое состояние. Но искусство его никогда не интересовало, скорее всего, он их даже не заметил. Решил, должно быть, что это такие усовершенствованные обои… А вот от чего он по-настоящему получал удовольствие, это от ощущения власти… безграничной власти над другим существом. И у меня хватило глупости стать этим самым «другим существом». Я… он весил раза в три больше меня и… был раза в два выше… Нет, он не был гигантом, просто крупным, но… в то время я весила меньше пятидесяти килограммов… много меньше… а рост… ну, высокой я никогда не была. Поэтому даже если бы я вдруг вздумала сопротивляться ему физически… силы были не равны. А оказывать сопротивление другим способом… наверное, мне просто не пришло это в голову. Кажется, я воспринимала все, что происходило, как наказание. Наказание за то, что не сумела спасти любимого… Ты… ты поймешь о чем я… к нам чуть ли не каждый день привозят таких женщин… женщин, которые падают с лестниц, не умеют пользоваться бытовой техникой, неспособны открыть дверь, чтобы не получить тяжелое увечье… женщин, которые спотыкаются на ровном месте… и не один, и не два, и даже не три раза в жизни попадают в больницы в полуживом состоянии… а регулярно. И рядом обязательно пасутся их мужья и любовники, тревожно поводят глазами и излучают сочувствие. А их женщины, если, конечно, они способны говорить, разбитыми губами рассказывают сказки о собственной фатальной неуклюжести. Я встречалась с такими женщинами, еще будучи студенткой. Но… я никогда не думала, что попаду в их число.
Если Марк и ожидал чего-то крамольного, но такого… Она всегда была такой уверенной, такой сильной, что представить ее в образе жертвы домашнего насилия мог лишь человек с больной фантазией. Марк захотел ее остановить. Это не было тем, о чем он хотел бы узнать. Но никто не тянул его за язык, когда он сказал: «Расскажи». Поэтому он не осмелился прервать ее. И слушал дальше.
– Я приобрела бесценный опыт. Можно сказать, влезла в шкуру пациентки. Увидела все изнутри. Все эти жалостливые и брезгливые взгляды, пожимания плечами, мол, еще одна дурочка-самоубийца… советы, адреса реабилитационных центров, украдкой впихнутые тебе в руки… Кое-кто даже начинал читать нотации. И… все это проходит сквозь тебя. Ты слышишь и в то же время знаешь, что это не ты. Потому что ты не могла оказаться пациенткой в собственной клинике. Так не бывает. Ты должен лечить больных. Но… чтобы лечили тебя?! Так не бывает! Помнишь, какое потрясение ты испытал, когда на тебя напали в туалете больницы? Мы еще говорили на эту тему. И ты все никак не мог поверить, что все произошло с тобой. Потому что ты врач. Врач, а не пациент. Это трудно. Трудно понять, что ты не бог. И практически невозможно осознать, что ты такой же человек как все. Когда имеешь власть над чужой болью, как-то забываешь, что можешь испытать ее и ты сам. И с болезнями еще можно смириться, в конце концов, мы все болели еще до того, как стали врачами, но в то, что ты можешь превратиться в одну из этих истекающих кровью женщин… или, как в случае с тобой, стать жертвой нападения… в это невозможно поверить, так? И я никогда не читаю этим пациенткам нотации, не устраиваю их личную жизнь, не организую им побеги от деспота-мужа, не сую адреса центров Матери Терезы… я просто лечу их. А они вылечиваются и уходят. До следующего раза. Потому что пока они сами не осознают, что следующий визит в больницу станет последним… до тех пор они просто тебя не услышат. Со мной было именно так. Я миллион раз попадала в больницу, пережила два выкидыша, один раз на восьмом месяце… десять дней пролежала в коме… и все равно каждый раз из больницы возвращалась домой. И все начиналось по новой. А однажды поняла, что все, предел. И ушла.
– Это… твоя… э… – Марк замялся, у него не хватало мужества закончить вопрос. Но она все поняла.
– Нет, – Керри покачала головой и одарила его грустной улыбкой. – Это врожденное. На самом деле я не знаю… Понимаешь, меня подкинули. Да… в приют. А потом удочерили. Мне было два месяца, можешь не делать такое жалостливое лицо, я не испытывала лишений и недостатка родительской заботы тоже. Сначала родителям сказали, что я не буду ходить, но в положенный срок я пошла. Правда, дополнительная поддержка требовалась всегда, но… я так к ней привыкла, что это… это просто часть меня. И я никогда не чувствовала себя увечной из-за своей ноги. Правда. И всегда удивлялась, когда меня начинали жалеть или предлагать помощь.
– Это… наверное… да… – начал было он, но не нашел слов. И замолчал.
Она кивнула. И продолжила свою историю.
– Все партнеры, бывшие со мной после третьего брака, всегда спрашивали, в какую аварию я попала… На самом деле, на мне осталось много его следов. Он хорошо умел бить. Наверное, потому, что это единственное, что он вообще умел в этой жизни. Ибо он не задерживался ни на одной работе. Когда мы познакомились, он был барменом. Потом стал шофером у какого-то банкира. Потом… кажется, потом он был таксистом, после чего стал продавать энциклопедии… или сначала он занимался ремонтом ксероксов? Причем, как он этим занимался, выше моего понимания. До этого он понятия не имел, что такое ксерокс. Вот… Но бить он умел. И еще он курил. И тушил сигареты исключительно о мое тело. Думаю, ты только обрадуешься, если я избавлю тебя от подробностей… потому что это страшно. Особенно когда рассказываешь. Я пыталась рассказать раньше… своему другу, он уже умер. У него был СПИД. Так вот, я говорила, говорила… и это оказалось настолько страшно, что нас обоих стало рвать. Я не преувеличиваю. И, наверное, так и надо. Что-то нужно оставить в прошлом навсегда. И не нужно рассказывать обо всем, даже друзьям. Что-то не должен знать никто. На самом деле, еще можно представить, как здоровенный лось избивает ногами глубоко беременную жену, но… кое-что представить нельзя. Правда. И я вообще жалею, что завела этот разговор. Какая разница сколько раз я была замужем? Пусть прошлое останется прошлым. Прости. Я больше не могу. Это ведь не какая-то там история в духе статей «Помоги мне, Лиза…». Это моя жизнь. Поэтому хватит на сегодня историй. Хорошо?
– Нет, это ты меня извини. Я не имел никакого права лезть тебе в душу… – сказал он. Ему хотелось обнять ее. Но он не знал, как будет истолкован этот жест. И потом… он знал, во что иногда перерастают дружеские объятья.
– Да ладно! – она почти весело махнула рукой. – Все, что ни делается, к лучшему. Если бы мне не потребовалось срочно исчезнуть из страны, я никогда не оказалась бы в Африке. А там… там я провела едва ли не лучшие годы в жизни. Правда. Там все по-другому. И там чувствуешь себя нужным все двадцать четыре часа. И только там я научилась уважать себя. Уважать и ценить свою работу. Не на словах. По-настоящему. И еще, там я завела один из своих самых потрясающих романов!
– Это ведь он приезжал тогда, верно?
– Когда? – ее брови резко взлетели вверх.
– Давно… кажется, на рождество… Ты еще только-только начала у нас работать… он приехал в больницу… Черт! Я сам не знаю, почему это запомнил. Но… твой возлюбленный казался таким экзотическим…
– Да брось ты! Просто никто не ожидал, что такая холодная стерва может на глазах у всех прямо посреди рабочего дня броситься мужику на шею? Да еще какому мужику… как ты сказал? Экзотическому? Ну, самое оно, – она насмешливо посмотрела на него и, видя его смущение, расхохоталась. – Прости… Если серьезно, он просто застал меня врасплох. А ведь я так долго работала над образом… И все труды насмарку!
– Что значит над образом? – сказал он, радуясь, что они, наконец, ушли от столь болезненной для нее (да и для него самого) темы.
– Ну… скажем… я не всегда была такой… э…
– Профессионалкой? – подсказал он. И она весело кивнула в ответ.
– Именно. Но… у меня были большие амбиции и… скажем так, я выстроила для себя стратегию поведения. А потом… – она передернула плечами. – А потом настолько вжилась в роль, что перестала играть.
– Ты… если мы…
– Я всегда поражалась твоей феноменальной нерешительности. Удивляюсь, как ты умудрился дважды жениться. Вся больница угорала над вами со Сьюзан! Это было нечто! Вытянутые лица, тоска в глазах, слюни на губах… – она попыталась изобразить испуг, когда он, приняв оскорбленный вид, угрожающе наклонился в ее сторону, но… не выдержала и звонко рассмеялась. – Прости! Не смогла удержаться, просто вы были так очевидны… для всех. Ну… кроме себя, конечно. Ну, а в ответ на твое блеянье, говорю: «Хо-ро-шо!» Пошли, я сама ужасно проголодалась.
Марк выглядел озадаченным.
– А в этой своей Африке ты часом не научилась ясновидению?
– Кто знает, дорогой… – загадочно поводив бровями, пропела она. – Кто знает…
Вернувшись к столу, они без удивления обнаружили, что вся еда давно остыла. На самом деле они понятия не имели, сколько времени просидели в ванной. Но темнота за окнами и нестерпимое чувство голода подсказывали: весьма и весьма долго.
Марк помог Керри доставить еду обратно на кухню, и она сразу же приступила к ее реанимации.
Предоставленный самому себе он прошелся по дому. Все вокруг дышало теплом и домашним уютом. Он в очередной раз с удивлением отметил, что совсем не так представлял ее жилище. Разве Снежная Королева будет жить в пряничном домике? Но… он уже не считал Керри холодной. Марк прислушался и улыбнулся. Она гремела посудой и напевала. Он испытывал слабость к женщинам, поющим на кухне. Его мать никогда не пела во время готовки. Джен и Элизабет тоже. Пели Чуни и Синтия… и почему-то первых он любил больше, чем последних. Но, зато, и с Синтией, и с Чуни он чувствовал ту легкость, которую тщетно пытался найти в отношениях с обеими своими женами. И… чем черт не шутит, может, пение во время готовки играло не последнюю роль в его отношениях с женщинами?
В гостиной он обнаружил фотографию, на которую прежде не обратил внимание. Молоденькая девушка с поразительно счастливым лицом обнимала мужчину лет тридцати-тридцати пяти. Он улыбался и выглядел довольным жизнью, но безграничное счастье, излучаемое девушкой, превращало улыбку мужчины в печальную гримасу. Марк без труда опознал в девушке Керри. Она была не просто миловидной или хорошенькой, ее вполне можно было назвать красавицей. Он понял ее фразу о том, что дефект ноги ее никогда особо не волновал. С такой мордашкой недостатка в кавалерах она вряд ли испытывала. С Керри все было ясно. А вот мужчина заставил его задуматься. Кем он был? Если Майком, а, судя по счастливому лицу девушки с фотографии, это был именно он, то… знал ли он о своей болезни? Или он еще верил, что будет жить вечно?
Марку потребовалось сделать над собой усилие, чтобы оторваться от фотографии. Глаза мужчины (Майка?) приковывали его к себе. Что он чувствовал, зная, что своей смертью обрекает возлюбленную (а на фотографии Керри выглядела чуть ли не девочкой-подростком) на одиночество? Если бы он знал, что не проживет с ней и года, допустил ли он, чтобы ради него она отказалась от всей своей прошлой жизни? В глазах мужчины не было ответов.
Бездумно приоткрыв одну из дверей, Марк очутился в ее спальне. Если бы все его мысли не занимал безвременно ушедший Майк и его предсмертные чувства, он никогда не зашел бы в спальню женщины без приглашения. Но дело было сделано. Он вошел. Вошел и едва не поплатился жизнью.
Прямо перед ним на стене висела картина. Портрет девушки, расчесывающей длинные волосы. Девушка выглядела невероятно красивой и невероятно живой. Марк вряд ли бы удивился, перегнись она через рамку, чтобы помахать ему изящной ручкой. В том, кем была девушка, сомневаться тоже не приходилось. Но насладиться красотой картины (и девушки, не забывайте о девушке!) Марк не успел. Не успел, ибо на него напали.
Огромное волосатое чудовище с утробным рычанием упало на него откуда-то сверху и, сбив с ног, попыталось вырвать ему глаза.
От неожиданности и испуга он закричал, тщетно пытаясь высвободится из смертельных объятий орущей нечеловеческим голосом твари.
– Детка! А ну-ка оставь его!!! Я кому сказала!!! ПРЕКРАТИТЬ!!!
Жуткая «детка» ласково мяукнула и, превратившись в здоровенного котяру, радостно устремилась к хозяйке. Керри, нежно улыбнувшись, протянула к ней руки, и волосатая туша немедленно водрузилась ей на руки.
Проверив целость очков, Марк ощупал себя, убедился, что цел, и осторожно поднялся на ноги. Кот поглядывал на него с явной угрозой.
– Почему ты не сказала, что держишь в доме настоящего вурдалака? – с обидой в голосе спросил Марк.
– Ну, во-первых, я не думала, что моя киса тебя напугает. И потом… он был закрыт в спальне. И… просто так, из любопытства, что тебе здесь понадобилось?
Видя смущение противника, «киса» радостно замурлыкала.
– Ну… я шел по дому… и просто задумался… – забубнил он. – И… Ты же не считаешь меня сексуальным маньяком, в конце концов! Я случайно… Я, правда, не собирался…
– Расслабься! – ей с трудом удалось подавить улыбку. – Ты далеко не первый мужчина, оказавшийся в этой спальне!
– И как зовут это чудовище?
– Детка… ему уже полтора годика! И он самая настоящая прелесть, правда? – проворковала она и принялась чесать свою Детку за ушком. – Мы такие красивые… такие маленькие… такие славненькие…
Если честно, ничего славненького в этой огромной твари Марк не видел. Маленького, кстати, тоже. Было выше его понимания, как ей удается удерживать этого гигантского котяру столь хрупкими и тоненькими ручками. А Марк уже имел возможность оценить вес Детки. Килограммов тридцать тварь весила точно. Это если не больше!
– Детка иногда ревнует… Он… ну… ведь он все-таки мужчина…
Детка посмотрел своими желтыми блюдцами ему прямо в глаза. И блюдца без обиняков сказали: «Она моя, парень! Поэтому выгребай свою тощую человеческую задницу из моего дома и забудь о моей женщине! Иначе… иначе я тебя убью».
Керри между тем опустила свою не перестающую мурлыкать Детку на кровать и, еще раз погладив спутанные рыжие патлы, вслед за Марком вышла из спальни и плотно закрыла за собой дверь.
– Ты, что, всегда его там держишь? – потирая ушибленный о пол локоть, спросил Марк.
– Нет… просто у меня была… была Сэнди. А Детка ее не выносит. А так как мы вместе уходили, я не смогла его выпустить. Один раз он ее чуть не разорвал.
«Меня тоже…» – подумал Марк и вспомнил говорящие блюдца котяры. Если эта Сэнди имеет на Керри серьезные виды, то не должна недооценивать соперника. Детка не собирался делить любовь хозяйки ни с кем. А в его силе и коварстве методов сомневаться не приходилось.
– Пойдем, а то если все остынет во второй раз, еду уже никто не спасет. Даже я, – сказала Керри и, взяв его за руку, потащила к столу.
– Я видел картину, – усаживаясь на свое место, сказал Марк.
– Какую? В спальне? – ее глаза со странным выражением уперлись ему в переносицу.
– Да… Ты там такая…
– Майк часто меня рисовал, – перебила его Керри и нервными резкими движениями принялась раскладывать еду по тарелкам.
– Красивая, – закончил он и откупорил бутылку с вином. – И молоденькая… совсем молоденькая…
– Это обманчивое впечатление. Я лет до тридцати походила на подростка больше, чем на женщину своего возраста. Приходилось накладывать тонны макияжа, чтобы меня начинали воспринимать серьезно. Ты… ты ешь, не стесняйся…
– У него, правда, был талант. Та картина, что я видел, она просто великолеп…
– Пожалуйста! Мы сегодня уже достаточно поговорили и о Майке, и обо мне! Я больше не хочу! – ее губы сжались в тоненькую ниточку, а брови сошлись у переносицы. Было видно, что она с трудом сдерживается, чтобы не наговорить ему грубостей. – Или ты заводишь светские беседы о погоде… или нам придется распрощаться уже сейчас. Выбирай. И я не шучу.
– Ты серьезно способна лишить меня столь божественной пищи? – Марк предпринял попытку перевести сказанное ею в шутку.
Она молча кивнула.
И ему не оставалось ничего другого, кроме как кивнуть ей в ответ.
Разговор не клеился. А выдумать предлог для ухода, да так чтобы не выставить себя распоследним хамом, мешало отупляющее чувство сытости…
– Ладно… Ты… наверное… ты устала? Я… ну… может быть… в следующий раз мы… – Марк подавил зевок и поставил стакан на журнальный столик.
– Да, конечно, – сказала она. – В следующий раз…
Ее глаза расширились. Затем она часто-часто заморгала, тряхнула головой и принялась кусать губы.
– Нет, если ты хочешь, чтобы я остался, я могу… – осторожно проговорил он. Она явно нервничала. И очень сильно. Но… правильно ли он понял причину этой нервозности?
– Я… нет! Все хорошо! И ты прав! Уже очень… очень поздно! И ты… Черт! Черт возьми!!!
Ее крик вывел его из блаженной полудремы. Вскочив с дивана, он бросился ей на помощь.
– Не надо! Я сама! Всё в порядке… Черт! Ой… Черт, какая же я неловкая…
– Подожди… – он опустился рядом с ней и осторожно взял ее руку. Она поморщилась, когда он вытащил из небольшой, но довольно глубокой, ранки осколок бокала.
– Это… черт, это еще мамин сервиз… – сдавленным голосом сказала она и зажала рот здоровой рукой.
– Ну… со всяким могло случиться, – Марк внимательно осмотрел порез. – Не надо было кидаться собирать осколки руками. Ты как ребенок! Неужели нельзя было взять хотя бы… Прости! Я вовсе не собирался читать нотации… Где у тебя аптечка?
– Не нужно, – сказала она и, высвободив руку, поднялась на ноги. – Обычная царапина… только крови много… Но это не страшно! Я все уберу. Сама. Ты вполне можешь идти. У меня… я справлюсь. Правда. Все хорошо…
– Ничего не хорошо, – Марк обогнал ее и преградил ей дорогу.
– Я же говорю, мне не нужна помощь! – ее голос взлетел вверх, а в глазах заблестела ненависть. Марк вдруг понял, что она пытается от него избавиться только потому, что не хочет, чтобы он снова увидел ее слезы. Керри не была человеком, позволяющим себе публичное проявление слабости. И в другой день Марк бы ушел. Ушел с радостью. Ушел, проявив уважение к ее желаниям. Ушел, боясь оскорбить ее никому не нужной жалостью. Но… почему-то сегодня… не смотря на ее протесты, не обращая внимания на ненависть в ее глазах… он не мог уйти. Просто не мог. И вместо этого он шагнул вперед и обнял ее. А она благодарно прижалась к нему. Не закричала, не закатила истерику, а доверчиво спрятала лицо у него на груди. Ее трясло. Марк кожей чувствовал ее дрожь.
– Все в порядке… все хорошо… – прошептал он ей в волосы и бережно погладил ее спину. – Ты не должна меня бояться… и стесняться. Если хочешь плакать, плачь… Клянусь, я никому не скажу. И все будут продолжать думать, что ты сделана исключительно из железа.
Она засмеялась и заплакала одновременно. Его рубашка промокла от ее слез, и он крепче прижал ее к себе.
– Ты был прав, – прошептала Керри, когда минут через пять поток слез начал понемногу иссякать. – Надо было сразу обработать рану. Потому что… потому что я перепачкала нас обоих. Черт! Посмотри, эта дурацкая кровь никак не остановится!
– Жалко… – прошептал он в ответ. – У тебя было такое красивое платье…
– «Было» – самое верное слово! – она поудобнее устроилась в его руках и подняла голову, чтобы встретиться с ним взглядом. – Если бы мы были где-нибудь в джунглях, отрезаны от мира, ты мог бы разорвать его на бинты, чтобы перевязать рану. По крайней мере, в фильмах только так и делается.
– Эко куда вас занесло! – засмеялся он. – Вы либо пытаетесь меня соблазнить, либо… таким оригинальным способом ты пытаешься сообщить мне, что у тебя в доме нет бинтов?
– Прости, я второй раз за вечер устроила истерику. Просто… все вдруг как-то сразу навалилось… и я… ты прав, на самом деле я не железная. К сожалению…
– Прекрати все время извиняться! – сказал Марк. – И дай мне, в конце концов, обработать твою рану! Я совсем не хочу, чтобы ты умерла у меня на руках от потери крови!
– Из-за такой малюсенькой ранки? Ну, извини, чтобы меня убить требуется рана минимум сантиметров на десять пошире!
Один Господь знал, как ему не хотелось выпускать ее из объятий. Обнимать женщину… снова… возможно, в последний раз… это было настолько здорово, что будь у него такая сила, он остановил бы время на этой секунде. Навсегда. Прижимать к себе теплую, столь восхитительно пахнущую женскую плоть… чувствовать ее сердцебиение под тонкой нежной тканью… тканью, которую хотелось гладить снова и снова…
Каждой своей клеточкой ощущая бессилие, ярость и обиду на судьбу, Марк изо всей силы тряхнул головой. Как бы она ни отшучивалась, кровь, действительно, не останавливалась. И как бы он ни старался отогнать навязчивые образы (поцелуй… летящая на пол одежда… руки, ласкающие… … …), как бы ни пытался стряхнуть с себя, вырвать с корнем с каждой секундой растущее желание… ничего не выходило. Он обязан как можно быстрее покинуть этот дом. Покинуть его и обо всем забыть. Забыть и сосредоточиться на собственной семье и на собственных проблемах (а именно: на собственном умирании). У него была Элизабет (пусть не с ним, пусть лишившая его возможности видеть их маленькую дочурку (а время, отведенное им на общение, с фатальной неизбежностью просачивалось сквозь пальцы)), у него были обязательства перед ней, любовь к ней, верность… верность и желание провести остаток жизни в ее объятиях…
Но в данный момент в его объятиях была другая женщина. Не Элизабет и даже не Сьюзан (когда та после стольких лет вновь появилась в его жизни, у всех, кто помнил их вместе, включая его самого, появились крамольные мыслишки: а не закрутится ли все по новой… благо и отношения с Элизабет как нельзя более вовремя стали портиться)… Со Сьюзан все было ясно… он знал ее, они по-настоящему были близки… сейчас уже не как возлюбленные, а как друзья, самые лучшие друзья… но не более. Когда Сьюзан осталась у него на ночь, мысль о возможной близости ни на секунду не закралась в его голову. И дело было не в том, что эта голова испытывала нестерпимые муки… просто их время прошло. Да, когда-то все могло получиться, но… не случилось. И воскрешать собственно было нечего. Нечего, да и незачем. А вот Керри… Марк не был готов к… отношениям (ОТНОШЕНИЯМ?!! ОТНОШЕНИЯМ!!!) с… кем? С коллегой? С подругой? С посторонним человеком, о котором он до сегодняшнего вечера ничего не знал? Марк даже не был уверен, были ли они когда-нибудь друзьями, друзьями в полном смысле этого слова… коллегами – да, они были… и врагами они тоже никогда (ну, или почти никогда) не были… но вот были ли они по-настоящему близки? Вряд ли. Они видели друг друга почти каждый день. Общались, а как же без этого? Виделись на больничных вечеринках… Ничто из вышеперечисленного не готовило его к тому, что происходило сейчас… в его голове произошел самый настоящий переворот. Он не хотел этого. Он изо всех сил сопротивлялся, но… чувство, что это та самая женщина, женщина, которую он искал всю жизнь, что все правильно (наконец-то правильно!) никак не удавалось прогнать. Он старался, на самом деле старался… но идиотская, почти иррациональная радость переполняла все его тело, сладостно отзываясь то в одной, то в другой его части.
Глупо. Это было глупо. Это было чертовски глупо. И он прекрасно это осознавал. Даже если бы он не умирал, даже если бы в его жизни не было Элизабет и дочерей… если бы он был свободен как ветер и здоров как бык... ничего бы не изменилось. Ибо он был не нужен ей. Не нужен ни свободный, ни здоровый. И уж тем более не нужен умирающий и обремененный обязательствами перед женой и двумя дочерьми (одна из которых была совсем еще крошкой, а вторая являла собой трудного подростка во всей его красе). А если вспомнить эту ее странную фразу о женщине по имени Сэнди, женщине, имя которой она постоянно вставляла в разговор… нет, все ерунда! Забудь, парень! Просто забудь! Выкинь из головы дурь и вспомни, наконец, о том, что где-то и в чем-то ты совсем чуть-чуть, но врач. Поэтому угомонись и не дай этой женщине истечь кровью у тебя на руках!
– Где у тебя аптечка? – деловым тоном произнес он и разжал руки.
Она несколько недовольно повела плечами и кивнула в сторону ванной.
– Посиди здесь, я сейчас вернусь, – холодно сказал он. Сказал и тут же сбежал. Но… сбежал от нее, а не от себя.
– Надеюсь, ты не собираешься накладывать швы? – спросила она, когда, вернувшись, он выложил на столе горку из бинтов, перекиси и ваты.
– Сначала я должен посмотреть, что у тебя с…
– Прекрати! Все это я прекрасно смогу и без тебя. Обычная царапина. Обработать и перевязать. Для этого даже не нужно быть врачом.
По ее голосу он понял, что она над ним издевается. Не просто издевается, а изо всех сил старается его обидеть. Каким-то своим поступком он сумел-таки разозлить эту женщину. И прощать обиду она не собиралась.
– Керри, ты только скажи. И я тут же уйду. И тогда ты сможешь сколько угодно строить из себя суперженщину! Перевязывай, накладывай швы, хоть сама себе операции делай! Пожалуйста! Нисколько не сомневаюсь, что тебе все это по силам! – более раздраженно, чем собирался, сказал он и поднялся с дивана. Ни словом, ни жестом она не сделала попытки его остановить. Несколько секунд он постоял перед ней, а потом резко развернулся и пошел к выходу.
– Хорошо, вернись! – он уже взялся за ручку двери, когда она окликнула его.
– Я не понял, – Марк обернулся и вполоборота посмотрел на нее. – «Хорошо, вернись!» в твоем лексиконе означает «Пожалуйста, помоги мне!»?
– Как можно быть таким занудой?! – заливая все вокруг кровью, Керри принялась откручивать крышечку на пузырьке с перекисью.
Оскорбленный в лучших чувствах он уже собирался к чертовой матери сваливать из ее дома, когда она раздраженно вскрикнула. Обернувшись, он не смог удержаться от смеха. Чем еще больше вывел ее из себя.
– Да пошел бы ты к такой-то матери, Марк Грин! Ясно?! – выкрикнула она, опустившись на колени, безуспешно пытаясь ликвидировать последствия собственного упрямства.
– Еще как ясно, – он улыбнулся и, вернувшись к дивану, бережно поднял ее за плечи и усадил обратно. – Сейчас я все сделаю…
– Рыцарь! – уже беззлобно проговорила она, прижимая к себе травмированную руку. – Просто руки были влажными… из-за крови. Вот эта чертова дрянь и выскользнула! Мало того, что платье окончательно испорчено, так теперь еще и от дивана хрен знает сколько будет вонять спиртом…
– А все потому, что кто-то не умеет принимать помощь, – нравоучительно начал он, смазывая ее руку остатками перекиси.
– Или потому, что кто-то не умеет ее предлагать! – сказала она и чуть сморщилась от боли. Если он и ожидал благодарности, то после ее последней фразы перестал тешить себя глупой надеждой. Вооружившись бинтами, Марк аккуратно перевязал рану. Все время, пока он занимался ее рукой, Керри молча смотрела сквозь него. Будто его здесь не было. Будто он перевязывал руку кому-то другому. Будто… будто несколько минут назад этот другой, а не она сама, мочил слезами его рубашку, оплакивая (а в последнем он был уверен) его скорую кончину…
– Спасибо, – сказала она, когда он закончил.
– Не стóит, – ответил он.
– Ты собирался уходить. Не хотелось бы тебя задерживать, – сказала она.
– Ты меня и не задерживаешь, – ответил он.
– Вот и хорошо, потому что уже поздно и…
Она не закончила, потому что он ее поцеловал.
– Ты… – Керри рассеянно дотронулась до губ кончиками пальцев. – Ты серьезно считаешь, что я настолько тебе благодарна?
– Если честно… – Марк был поражен своим поступком не меньше, если не больше, чем она. – Если честно, я сам не знаю, зачем я это…
– Наверное, потому что хотел? – растягивая гласные, сказала она и без стеснения посмотрела ему в глаза. – И что дальше? Предложишь заняться животным сексом, не сходя с места? Или… может, у тебя есть какие-нибудь, знаешь… извращенные фантазии? Не стесняйся! Вперед! Так что бы ты хотел со мной сделать?
– Керри… я… не знаю, что ты… почему ты так…
– Я знала, что не стóит быть откровенной с мужчиной. Жизнь много раз меня этому учила. И я в очередной раз сделала глупость, – ее глаза сузились. Не смотря на то, что она почти вдвое уступала ему в размерах, Марк по-настоящему испугался за свою жизнь. – Из-за того, что я рассказала тебе о своем… своем прошлом… из-за этого ты решил, что я не просто доступна, но и на все готова, так?!
– Какой-то бред, – прошептал он и провел ладонью по лицу.
– А я не думаю, что это такой уж бред. То, что ты…
– Во-первых, я не собирался тебя целовать, – он говорил тихим, но твердым голосом, именно так он всегда разговаривал с буйными, агрессивно настроенными пациентами. – Я сам не знаю, как это получилось. Во-вторых, я не собирался тебя насиловать. В этом можешь мне поверить. Я никогда этого не делал. Ни с кем. И, знаешь ли, не собираюсь начинать… А в третьих…
– Забудь! – она вскинула руки и поднялась на ноги. – Ничего не было. Никто никого не целовал. Никто никого ни в чем не обвинял. Забыли… тебя вообще здесь не было.
Отвернувшись от него, Керри сгребла оставшиеся медикаменты и, прихрамывая, направилась в сторону ванной.
Не отдавая себе отчета в том, что делает, Марк встал и пошел за ней.
– Какого черта тебе еще надо? – «радушно» произнесла она, едва он нарисовался в дверях ванной комнаты.
– Похоже, тебе нравится мне грубить.
– А тебе, похоже, нравится нарываться на грубость. Я думала, ты поймешь намек и испаришься.
– Керри…
– Марк, мне очень жаль, что ты умираешь. Это – правда, и ты это знаешь. Но… я не собираюсь спать с тобой, чтобы это тебе доказать, – она опустилась на сидение унитаза и холодно глянула на него снизу вверх. – Дело даже не в том, что ты мне не нравишься… и не в том, что я не могу… спать с мужчиной… Ты не свободен. Я не свободна. Плюс твоя болезнь… И я совсем не хочу, чтобы ты… прости меня за эти слова, но ты сам на них напросился, чтобы ты умер, занимаясь со мной любовью. И я не хочу всю оставшуюся жизнь чувствовать вину перед Элизабет за то…
– Пожалуйста, – прошептал он и, опустившись перед ней на колени, нежно провел рукой по ее щеке.
– Не надо, – в ее глазах заблестели слезы. Но… она не отстранилась и не оттолкнула его.
– Пожалуйста, – повторил он и поцеловал ее в шею, в пульсирующую голубоватую жилку. Она вздрогнула, но не отшатнулась.
– Господи, это так неправильно, – прошептала она и закрыла глаза.
– Ты… ты такая… такая красивая… – его губы нашли ее губы, и он едва не закричал от счастья, когда она ответила на его поцелуй. Ее губы были такими мягкими, такими податливыми, что… он забыл обо всем: об Элизабет, о Рейчел, о смерти… Казалось, этот поцелуй может длиться вечно…
– Мммм… – ее ладошки уперлись в его грудь и с силой толкнули его назад. – Марк! В конце концов! Я не собираюсь делать это…
– Но… – он выглядел таким несчастным, что она рассмеялась.
– Сидя на унитазе. Не знаю, как тебя, но меня не заводит перспектива занима…
Он столь молниеносно вскочил и подхватил ее на руки, что она вскрикнула и ухватилась руками за его шею.
– Куда? – просто спросил он и легонько прикусил мочку ее уха.
Она тихо застонала и неопределенно махнула рукой, то ли в сторону спальни, то ли в сторону гостиной.
– Только не в спальню! Ты с ума сошел! Детка же тебя убьет! – вскрикнула она, когда он уже взялся за ручку двери.
Марк поежился, от одного воспоминания об этой отвратительной твари бросало в дрожь…
– Полуподвал, где жил Картер…
– Диван в гостиной вполне подойдет, – сказал он и развернулся. Он не мог ждать. Больше не мог.
– И все-таки мы совершаем большую ошибку, – прошептала она, когда он опустил ее на диван.
– Не сомневаюсь в этом, – ответил он, покрывая поцелуями ее грудь.
Ее пальцы быстро расправились с пуговицами его рубашки. Он оказался не столь ловок: слишком сильно рванув вниз молнию на ее платье, Марк добился одного – застежка сломалась, и сколько он ни дергал ее вверх и вниз, не сдвинулась ни на миллиметр.
– Господи! Прекрати… я сама, – выскользнув из-под него, Керри несколькими плавными движениями спустила с плеч бледно-зеленую ткань, и платье, шурша, упало к ее ногам.
Потрясенный эротичным зрелищем Марк вытянул руку и, не веря, что эта маленькая совершенная женщина принадлежит ему, дотронулся до ее живота. Когда она не растворилась в воздухе, Марк облегченно вздохнул.
– Надеюсь, свет тебе не мешает? – протянула она, вернувшись в его объятия. Он мог лишь отрицательно помотать головой. Ее тело было столь прекрасно, что только смотреть на него можно было часами... Но просто смотреть было мало. И его пальцы уже возились с застежкой ее бюстгальтера…
– А у тебя есть… – прошептал он, уже готовый ворваться в ее лоно.
– Ммм? – ее язык продолжал скользить по его шее, лишая его разума.
– Презерватив! – выдохнул он ей в волосы, из последних сил сдерживая себя. – У тебя есть…
С секунду она вглядывалась в его лицо. А потом пожала плечами.
– Не нужно. Я… я пью таблетки… поэтому… – не договорив, она поцеловала его в губы. Поцеловала, и он окончательно потерял способность соображать. Он был в ее власти. И сознавая это, она выгнулась в его руках, впуская его в себя. Чтобы не закричать, он зарылся лицом в ее волосы… и… он уже не помнил, когда в последний раз ему было так хорошо... может быть, просто потому, что настолько хорошо ему еще не было никогда?
– Ты понимаешь, какую ошибку мы совершили? – спросил Марк и нежно подул ей в затылок, ее волосы, чуть влажные от пота, показались ему самым восхитительным зрелищем на свете.
Она тряхнула головой и улыбнулась.
Повернувшись к нему лицом, она сложила руки у него на груди и кивнула:
– Да. Потому что нельзя было забывать о…
– Глупенькая, – он шутливо щелкнул ее по носу. – Ты все об этом! Я говорю совсем о другом… Помнишь…
– Во-первых, сам дурак, – сказала она, изо всех сил стараясь убрать с лица, так и расплывающегося в улыбке, счастливое выражение. По ее глубокому убеждению, после того, что они сделали, счастье должно было не просто обходить их стороной, а удирать со всех ног.
– Ты можешь меня выслушать?
– Без сомнений, господин доктор! – Керри прекратила бороться с собой и весело рассмеялась.
– Я кажусь тебе таким смешным?
– Ну… если, скажем, повесить фонендоскоп и надеть марлевую повязку…
– Керри, – его руки принялись поглаживать ее ниже талии. – Ты могла бы побыть серьезной… ну… хоть…
– Если ты будешь продолжать в том же духе, то нет.
– Ладно! – он вскинул руки и заглянул ей в глаза. – Пять минут! Хорошо? Потом можешь…
– О да… ты не поверишь, как хорошо я это могу!
– Керри!
– Ладно-ладно! Я тебя слушаю. Так какую ошибку века, помимо сегодняшней, мы совершили? – она поудобней устроилась на его груди и приготовилась слушать.
– Помнишь, как мы были вместе на больничной вечеринке…
– Господи, мы, черт знает сколько, вместе работаем! Ты думаешь, я помню все эти вечеринки?
– Может, и не помнишь… Я помню, – без улыбки произнес он. – Это было несколько лет назад… Даг еще работал в клинике. По-моему, это было как раз после моей… после того, как меня избили. Я сам устраивал эту вечеринку, и все получалось как всегда – через задницу…
– Не продолжай! Эту вечеринку я помню! Еще бы ее не помнить! Ты пытался отравить нас какой-то замороженной дрянью… а вместо оркестра, кажется, явился смешной такой дядечка, увешанный инструментами? Я права? Или… Да! Точно! Именно эта вечеринка!
– Да, ты ее помнишь… А… ты… э… ты не помнишь, что было после вечеринки?
Она слегка нахмурилась.
– Я… после вечеринки?.. Только не говори, что я напилась и устроила стриптиз прямо на столе?
– Ты это делала?!
– Надеюсь, что нет… по крайней мере, надеюсь, что после тридцати я уже точно этого не делала!
– Как жаль, что я узнал тебя так поздно! – скорее машинально проговорил Марк и глубоко вдохнул. – Нет. Ты, действительно, выпила, но… не настолько, чтобы перестать себя контролировать… И… ты вообще не помнишь этот вечер?
– Да нет, помню… наверное… – она сосредоточенно потерла виски. – Марк, это было так давно! Я… подожди… мы… Я вспомнила! Ты отвез меня домой! Да… теперь я очень четко все помню.
– Да… мы… на вечере мы много танцевали… и разговаривали… а потом я, действительно, отвез тебя домой.
– И ты так хотел меня поцеловать! Это было так забавно! – посмеиваясь, протянула она. – Поверить не могу, что я могла это забыть!
– Хотел… мы сидели в машине. Знаешь, я так четко все это вижу. Барабанит дождь. И вокруг ничего, кроме темноты, будто мы отрезаны от мира и ночью, и дождем…
– Я помню. Ты все говорил, говорил… какую-то ерунду… буквально ни на секунду не замолкал. А я все думала, когда же он успокоится и наконец решится меня поцеловать? Я… тогда мне очень хотелось, чтобы ты это сделал. То ли от вина, то ли от обстановки… а может, просто потому, что это был именно ты? В общем, ты тогда так ни на что и не решился.
– Если бы ты подала мне знак…
– Ау! Ты все их проигнорировал! А я тогда только-только пережила довольно болезненный разрыв и… мне не хотелось проявлять инициативу. Понимаешь, если бы ничего не вышло, я не хотела бы сознавать, что сама все затеяла… То есть… всякий раз, когда я сама делала первый шаг… в общем, ничем хорошим это не заканчивалось.
– Когда ты ушла, я долго не уезжал. Как дурак простоял под дождем под твоими окнами…
– Правда?! Ты это сделал?! – ее глаза от изумления приобрели идеально круглую форму. От неожиданности Марк забыл, что собирался сказать.
– Ну… я…
– Нет, ну это уже просто глупость! Если ты хотел…
– Почему я не зашел? – он, казалось, сам задумался над этим вопросом, будто бы не задавал его себе тысячи и тысячи раз. – Честно? Не знаю. Через час у тебя погас свет… А я не уехал. Я сидел в машине, пока не стало светать… А потом я уехал…
– Ну… значит, не судьба, – сказала Керри, пожав плечами.
– Наверное, но… тогда я часто вспоминал… и саму вечеринку… и то, как мы сидели в машине… Мне было так хорошо с тобой. Я сам не ожидал. Так спокойно… и ты… ты была такая красивая… потому что… верней, я не хочу сказать, что в больнице ты не… Черт! Просто на тебе было потрясающее платье, и эта прическа… и… в общем, не привычный белый халат. Я как будто говорил с незнакомой женщиной… если честно, что-то похожее я испытал и сегодня… но тогда это было в первый раз. И это было незабываемое чувство!
– Незабываемое… вот только я напрочь об этом забыла. А сейчас… интересно, если бы ты тогда все-таки решился… мы… мы остались бы вместе или разбежались уже через неделю?
– Вот об этом я и говорю! – возбужденно сказал Марк и поцеловал ее коротким, но сочным поцелуем в губы. – Это была… фатальная ошибка! Мы… мы не имели права так поступать! Сейчас… все было бы по-другому! Я чувствую это каждой…
– Подожди, не горячись, – она поймала его взгляд и печально улыбнулась. – Подумай, если бы… ты не имеешь права так говорить! У тебя не было бы Эллы. Не было бы Элизабет. А ты любишь ее. Это и слепой видел! У вас… у вас были просто идеальные отношения!
– Да не были они никогда идеальными! То есть… я счастлив, что родилась Элла. Я люблю… да, я люблю Элизабет, но… Мне никогда не было так хорошо ни с одной женщиной.
– Ты это придумал!
– Нет.
– Да! – почти зло выкрикнула она и вскочила на ноги. – Да! Да, потому что тебе хочется так думать! У меня охренительно тяжелый характер! За один этот вечер мы уже раз сто успели поссориться! И ты думаешь, что между нами могли установиться… идеальные отношения?! Не гневи Бога! Возвращайся к Элизабет и забудь, что…
– Я не буду ничего забывать. И ты тоже не будешь. Не будешь, потому что не сможешь.
– Я-то? Забуду. Можешь не сомневаться. Мне не один раз удавалось вычеркивать людей из памяти. Не надо приклеивать мне крылья. Потому что ангелом я все равно не стану.
– И все равно это была большая ошибка. Ибо даже если бы мы, как ты говоришь, разбежались через несколько дней… все равно попытка была бы сделана. И не было бы чувства, что мы все потеряли…
Она вдруг вспомнила, что стоит перед ним полностью обнаженная и, нагнувшись, подобрала с пола его рубашку. Утонув в ней, Керри закатала рукава и застегнула пуговицы. Все это время Марк не спускал с нее глаз.
– Знаешь, я ничего не потеряла, – она высоко вздернула голову. – Не знаю, намеренно ты игнорируешь мои слова или… до тебя просто не доходит их смысл… Марк, я не свободна. Я встречаюсь с человеком, которого люблю. Понимаю, что тебе трудно в это поверить… Но это так. И не только тебе должно быть стыдно за измену… я… я не знаю, как буду смотреть ей в глаза после того, что мы сделали…
Как же ему хотелось заставить ее замолчать! Он не желал слушать о ее возлюбленных: прошлых ли, нынешних, мужчинах… женщинах… Почему она не могла хотя бы на пару часов позволить ему почувствовать себя счастливым, влюбленным и любимым?
– Не…
– Марк, дай мне договорить! Не считай меня стервой, но… я, действительно, не свободна. Сэнди мне очень дорога. И я, поверь мне, не собиралась ей изменять. А тем более с мужчиной...
– Ты хочешь убедить меня, что ты лесбиянка? Извини, в это как-то плохо верится, особенно после…
– Да пошел ты! – она развернулась и направилась в сторону спальни.
– Ты куда? – хотя он и постарался замаскировать свое горе, отчаяние, прозвеневшее в его голосе, выдало Марка с головой.
Керри даже не обернулась.
– Мне нужно покормить кота. Нужно позвонить Сэнди. Нужно принять душ.
– Но…
– Чувствуй себя как дома!
– Керри!
– Я вернусь.
Она вышла. И он остался один.
Керри
Они все умирали. Умирали, умирали, умирали… умирали!!! Стоило ей приблизиться к ним, и они тут же принимались умирать! Сначала Джесси, ее лучшая подружка, такая забавная хохотушка с вечно торчащими над головой тонюсенькими хвостиками. Сначала она. Десять лет, лейкемия. Потом сестра отца, ее любимая тетя. Тридцать лет, рак груди. Далее почти нос к носу шли: их с Джорджем однокурсник, шафер на их свадьбе, двадцать два года, рак кожи, и бабушка Джорджа, женщина которую Керри не просто обожала, а боготворила, женщина, до самого последнего дня не потерявшая чувства юмора, женщина, благодаря которой она собственно и стала тем, кем стала, – врач, всю свою жизнь отдавшая науке и пациентам, шестьдесят пять лет, рак шейки матки, неоперабельная стадия. Потом, разумеется, был Майк… затем Стив, тридцать шесть лет, СПИД… Еще был Фред, тридцать восемь лет, автокатастрофа; единственный человек из списка, кого она не стала бы оплакивать, даже если бы ей платили по миллиону долларов за слезинку. Человек, избивающий ногами беременную жену, не заслуживает ее слез. Перед смертью он страдал, и это было правильно. Это было справедливо. И за эту смерть она была благодарна.
Все эти имена – вершина айсберга; еще в списке: ее родители, родители Джорджа, друзья, подруги, нескончаемый поток пациентов… И вот теперь в ее списке был Марк. Марк… Марк, который мог умереть каждую секунду. Марк, который только что изменил своей жене.
– Боже… ну почему я такая дура?!! – Керри зажала рот ладонью. Ее мутило. Ну на кой черт ей понадобилось приводить его к себе домой??? И… то, что она сделала… это была минутная вспышка… и она позволила ей ослепить себя. Конечно, вероятность успеха ее бредового желания была не просто минимальной. Этой вероятности не было и не могло быть. Один шанс из миллиона. И вообще, почему с Марком? Почему сейчас?? Зачем ей вообще понадобился этот иллюзорный младенец??? Зачем… все это было так глупо… У нее есть Сэнди. Есть замечательная работа. А то, что в ее жизни так не появился розовощекий пухленький ангелочек, называющий ее мамой… так что ж… не судьба. В конце концов, она сделала достаточно попыток. Просто не всем дано быть родителями. И с этим просто надо было смириться. Смириться, как она смирилась с тем, что никогда не сможет передвигаться без костыля…
– Я пью таблетки… – прошептала она. Легкие струйки воды согревали кожу. Но ей было холодно. Она почти до предела увеличила напор горячей воды… но не смогла согреться. Она не пила таблетки. Не пила с тех пор, как в ее жизнь вошла Ким…
– Забудь обо всем… ничего не было… просто забудь… – Керри рассеянно потрепала мягкую рыжую шерстку. Детка радостно заурчал, но от миски не оторвался. Как всегда, когда она смотрела на своего мальчика, сердце ее наполнилось почти невыносимой нежностью. Это был только ее мальчик… ее ребенок, если хотите… И она могла умереть за него. Пусть глупость. Пусть ее Детка самый обычный и далеко не самый породистый кот… Пусть! Ей было все равно. Керри так мечтала стать матерью, а жизнь так часто и так круто ее обламывала… Поэтому пусть будет кот. Хотя бы кот… тем более что ее Детка был замечательным котом. Самым лучшим. И, что самое главное, она знала, Детка любит ее. Любит и никогда не предаст. А ребенок… что ребенок? В конце концов, она давно перестала быть девочкой. И не верила в сказки. А жизнь прекрасна и без детей. Как говорится, на «нет» и суда нет…
– Да нет… у меня нормальный голос… Ну, разумеется, я устала! Да… Я тоже тебя люблю… – вернув трубку на рычаг, Керри разрыдалась. Сколько бы она ни уговаривала себя, ребенка она хотела. Он был ей необходим! И уже не в первый раз она ложилась в постель к мужчине для того лишь, чтобы еще раз попробовать… Ложилась в постель к мужчине с мыслью: «А вдруг…»… Или, как сегодня, «А вдруг???» зажигалось в ее голове уже во время секса… зажигалось и не давало получить удовольствие… Это был порочный круг: она боялась снова забеременеть и жаждала этого каждой своей клеточкой!
– Керри… я прошу тебя… не плачь…
Она обернулась на звук его голоса. Он выглядел больным и усталым. Больным, усталым и беспредельно несчастным.
– Я… – Керри сделала над собой усилие и попыталась ему улыбнуться. – Марк, я не плачу… все в порядке… просто я…
– Прости меня, – сказал он.
– Господи, Марк! Мне не за что тебя прощать! Правда!
– Я не должен был давить на тебя. И уж, конечно, не должен был заставлять тебя чувствовать себя виноватой перед Элизабет. Ты была права, то, что не случилось, не имеет сейчас никакого смысла. И я… сам не знаю, почему мне вдруг показалось таким важным то, что произошло… вернее, то, что не произошло в тот вечер. Ты права, нечестно было говорить о том… и по отношению к Элизабет, и по отношению к Элле, и по отношению к те…
– Шшш… – она в долю секунды преодолела разделяющее их расстояние.
– Шшш… – ее ладошка легла на его губы.
– Шшш… – ее дыхание согрело его щеку.
– Шшш… не нужно… все хорошо… все в порядке… все хорошо…
– Керри, помоги мне, – его руки обхватили ее за талию. Он прижал ее к себе так крепко, что Керри едва могла дышать.
– Марк… – начала было она и сделала попытку высвободиться из его рук, но… он зарылся лицом в ее волосы. Она поняла, что он плачет, раньше, чем ощутила на шее первые капельки выдающей его влаги.
– Керри, мне страшно… мне… я… – его объятия становились все крепче, но она уже не пыталась освободиться. Она поняла, что плачет, лишь ощутив на губах соленые капельки. – Я не хочу умирать… я больше не могу быть сильным… мне страшно… Господи! Как же мне страшно…
Керри забыла о себе. Забыла о Сэнди. Забыла об Элизабет. Мыслей о ребенке будто бы и не было…
Сейчас в ее жизни остался только этот одинокий испуганный мужчина. Мужчина, не понимающий, почему он должен умереть. Мужчина, не желающий умирать. И мужчина… умирающий.
Она словно вернулась в прошлое. Вот перед ней Майк. Майк, который вот-вот умрет. Майк, который ни разу не заплакал при ней. Майк, так и не попросивший у нее помощи. И… кем она была для него? Избалованной всеобщим вниманием девочкой? Ребенком, которого во что бы то ни стало нужно оградить от действительности, ибо он настолько слаб и беззащитен, что сломается от первого же несчастья, будто колосок под порывом ветра?.. Майк никогда не считал ее достаточно взрослой и достаточно зрелой. Он был старше на пятнадцать лет. Он был опытнее. Он был вполне самодостаточной и состоявшейся личностью. А она… она, на самом деле, была девочкой. Девочкой, ни разу в жизни не остававшейся в одиночестве. Девочкой, у которой всегда все было. Девочкой, которую обожали и которую баловали. Девочкой, которая ждала от жизни только хорошее. Девочкой, уверенной в собственном будущем… И… она так любила его. Любила и не умела скрывать свою любовь. Она позволила себе раствориться в другом человеке. Забыла о себе. Забыла о своей жизни. Забыла… и стала жить его жизнью: любить только то, что любит он; ходить только туда, куда ходит он; общаться только с теми, с кем общается он; она даже собственное сердце заставляла биться исключительно в унисон его сердцу. Она дышала им. Она жила им. Только им. Им одним…
И умирая, он не думал о себе. Он думал о ней. Думал, как бедная девочка сможет пережить гибель собственного будущего? И он был прав. Прав в своей уверенности в том, что она не справится. Керри, действительно, не справилась. Вместо того чтобы попытаться жить дальше, она позволила страдающему комплексом неполноценности ублюдку в течение нескольких лет втаптывать себя в грязь. Позволила вытирать о себя ноги: и в прямом, и в переносном смысле. Она позволяла ему избивать себя до полусмерти. Дала молчаливое согласие на убийство собственных нерожденных детей… Не имея мужества покончить собой по-человечески, она тем не менее сделала все, чтобы погибнуть. Все ее поступки после постановки диагноза мужу служили единственной цели: умереть. Она не могла и не хотела заставить себя жить без него. И предвидя все это, Майк не мог обратиться к ней за помощью. Не мог сказать, что ему страшно. Не мог показать, как ему больно. Не мог. Не мог, ибо обязан был щадить ее чувства. Не мог, ибо она собственными руками возложила на него ответственность за свое настоящее и будущее. Она позволяла себе оставаться инфантильным ребенком, не сознавая, какой груз кладет на его плечи. Потому что он не мог быть слабым. Место «слабого» в их семье уже было занято. А хотя бы один из них должен был быть сильным. И получалось, что больно было ему, умирал он, а пострадавшей стороной могла быть она… и только она.
Но… проведению почему-то вздумалось пошутить с ней. В очередной раз пошутить. В ее объятиях искал спасения плачущий умирающий мужчина:
1) мужчина с почти идентичным именем,
2) мужчина с почти идентичным диагнозом,
3) мужчина, более всего страшащийся умереть в одиночестве,
4) мужчина, из-за страха умереть в одиночестве готовый на самые безумные поступки, как то: признаться в любви первой подвернувшейся под руку женщине...
Надо признать, проведение обладало незаурядным чувством юмора… вот только юмор у него почему-то окрашивался исключительно в черный цвет. Майк… Марк… и у обоих рак… Повторить несколько раз – и получится веселенький детский стишок.
Как бы там ни было, Керри понимала, что это ее второй шанс. Шанс стать, наконец, взрослой. Шанс перестать жить прошлым. Шанс позволить себе стать счастливой и не испытывать угрызений совести ни за это самое счастье, ни за то, что она вообще продолжает жить. Продолжает жить, хотя его давно нет… продолжает жить, а ведь она столько раз говорила ему, что не вытерпит и минуты пребывания в мире, где его нет…
И она очень хорошо осознавала, что шансов больше не будет.
Она должна была помочь Марку здесь и сейчас.
Помочь справиться с его страхами.
Помочь и – получить индульгенцию: от проведения, от Майка, от призрака Майка, от жизни, наконец…
Помочь, очиститься и забыть.
… и видя перед собой не карие, но светло-серые глаза не Марка, но Майка, она прошептала ему:
– Шшш… не бойся… ты не один… и все будет хорошо…
Она прошептала…
… и он поверил…
– Я больше не буду лечиться. И работать… работать я тоже не буду.
– Ну… если…
– Я хочу провести послед… хочу побыть со своей семьей. Скорее всего, возьму Рейчел и уеду куда-нибудь… где тепло… где солнце… может, свожу ее в места, где я родился.
– Это хорошо. Я думаю, именно это ты и должен сделать. И… и еще кое-что…
– Да, Керри? Я тебя слушаю?
– Не валяй дурака с Элизабет. Вернись к ней. В крайнем случае, попроси прощения. Но… если она лишится возможности быть с тобой до конца… чувство вины… и даже не просто вины, а чувство, что ты чего-то не сделала… не оказалась рядом в нужный момент… оно может у нее возникнуть и… Черт, Марк! Ведь дело даже и не в этом! Ты же ее любишь. И не надо мне отвечать. Это не вопрос. Это констатация. И ее, и Эллу… Возвращайся.
– Не уверен, что Элизабет…
– А ты попробуй. Просто попробуй.
– Ну… мне, наверное…
– Да…
– Не знаю…
– Да, скорее всего, уже не увидимся…
– Керри, ты столько…
– Прекрати! Ничего я не сделала!
– Но…
– Тебе на самом деле пора. Забирай свою семью, и уезжайте из города.
– Что ж… тогда… прощай…
– Ага. Прощай.
Не смотря на то, что, прощаясь, Марк поцеловал ее в губы далеко не дружеским поцелуем, расстались они как друзья. Просто как старые друзья. Как коллеги.
Момент близости, момент острой потребности друг в друге остался в прошлом.
Они попрощались и расстались как дорогие, но чужие друг другу люди.
Попрощались, чтобы больше не увидеться…
Сэнди
По сути, у нее не было выбора. Не простить и потерять любимого человека… или плюнуть на все и – обрести-таки настоящую, полную семью, семью, к которой она стремилась всю сознательную жизнь…
Естественно, она плюнула и простила.
Сэнди знала, как сильно Керри хотела ребенка. Пару раз у них заходил разговор о материнстве. Керри отшучивалась, но Сэнди видела, что с каждым разом веселье ее любимой дается все труднее и труднее. Поэтому она не была так сильно шокирована, как могла бы. И смириться ей тоже оказалось легко. Так же легко, как и простить.
Единственное, что по-настоящему ее тронуло из сбивчивых и невнятных объяснений подруги, это болезнь.
– Но как ты не понимаешь, что…
– Не надо мне говорить про гены и болезни! Я понятия не имею, чем болели люди, давшие мне жизнь… Я вообще ничего не знаю. Может быть, вся моя настоящая семья поумирала от черт его знает какого тяжелого наследственного заболевания… Этого я не знаю. И вряд ли когда-нибудь узнаю. И, Сэнди… честно говоря, узнать это я не стремлюсь.
Тема была закрыта. А то, что спорить с Керри – дело гиблое и неблагодарное, Сэнди уяснила в первый же день их знакомства.
Внешне смирившись, Сэнди, тем не менее, так и не смогла успокоиться вплоть до рождения близняшек. И только когда их вдоль и поперек обследовали, только когда от их дружного рева зазвенели стекла во всех соседних домах, только когда они сделали свои первые шаги и произнесли по первому слову… только тогда она потихоньку стала оттаивать… только тогда начала приходить в себя…
А что касается их отца… тут Сэнди мало что могла рассказать.
Она знала, что он работал вместе с Керри. Знала, что он умер от рака. Знала, что между ним и Керри никогда не было и подобия романа. Лишь случайный секс и – близнецы. Близнецы – как следствие случайной глупости. Она подозревала также, что со стороны Керри доля случая была мизерной. Сэнди даже несколько раз предпринимала попытки прояснить ситуацию, но… Керри злилась и замыкалась в себе. Еще факт: если Керри не хотела о чем-то говорить…
Но, случайно или нет, близнецы появились в их жизни. Появились, чтобы все изменить. И изменилась даже омерзительная рыжая тварь: только им (близнецам и никому более) Детка позволял выдирать из шкуры целые клоки шерсти и лишь тихонько мяукал, когда, расшалившись, дети принимались таскать его за хвост, словно машинку за веревочку, по всему дому.
Знала Сэнди и то, что после этой одной (случайной/не случайной???) ночи Керри и отец близнецов больше никогда не встречались. Он куда-то уехал (вроде бы с женой, если у него, конечно, была жена)… и лишь постфактум его коллеги (и Керри в их числе) узнали о его смерти. Последнее обстоятельство Сэнди более чем устраивало. В конце концов, она не собиралась ни с кем делить ни Керри, ни детей.
… а то, что Керри так никогда и не рассказала близнецам об их отце… так она имела на это полное право. А если и нет… Спорить с ней – дело гиблое и неблагодарное!
К О Н Е Ц
