Кому бы я хотела позвонить?
Кому бы я могла рассказать?
Я перебираю в уме имена – и я теряюсь, как потерялась десять минут назад, перелистывая странички своей старой записной книжки. В ней обнаружились имена и телефоны – и тех, и других было много, но…
Кому бы я хотела позвонить?
Кому бы я могла рассказать?
Зацепиться не за что. Лица проплывают перед глазами, и никого из них я не могу позвать. Никого из них я не могу назвать своим другом.
И я понимаю правду. Правда медленно, словно разомлевшая под солнечными лучами змея, выползает из глубин моего сознания на поверхность. Вылезает, чтобы я смогла наконец осознать ее и – смириться.
Мне некому звонить.
И никто не жаждет услышать мой рассказ.
Но ведь мне так нестерпимо – до зуда в каждой клеточке – нужно, необходимо, просто необходимо с кем-нибудь разделить случившееся сегодня. То, что я совершила, уже не отыграть назад. Теперь я могу только двигаться вперед. И… один Господь знает, как же мне страшно!
Эбби? Конечно, я могу позвонить…
Нет. Я не могу.
Мысль еще не успела оформиться в моей голове, а я уже отметаю ее.
Звонить Эбби нельзя. Мы так и не стали подругами. Хотели? Уверена, что да. Стали? Уверена, что нет.
Наверное… единственная, с кем я по-настоящему могла и хотела бы сейчас поговорить, это – Ким. Но я даже не позволяю себе думать об этом. Даже думать! А тем более я никогда не позволю себе снять трубку и набрать ее номер. Дико уже то, что этот номер я знаю! Пару лет назад мы пересеклись на одной из бесконечной череды конференций, на которых я вынужденно побывала в качестве главы клиники, и именно тогда Ким оставила мне свой адрес и телефон.
Она была одна. Я была одна. И мы встретились – две бывшие любовницы, две бывшие возлюбленные – как коллеги, как два врача, как – два посторонних человека. И ничего тогда не случилось. Мы даже не поговорили. Почему? Если бы я могла дать ответ на этот вопрос!
И вот сейчас, смотря на аккуратно выведенные моей собственной рукой цифры, которые, набери я их комбинацию на клавишах телефона, подарили бы мне возможность – заметьте, я сказала не «счастье», а только «возможность»! – услышать голос Ким, я понимаю, какой глупостью стал бы мой звонок женщине, с которой я рассталась уже больше пяти лет назад! Пять лет… Господи! И я все еще обдумываю вопрос, а не позвонить ли мне Ким?!
Тем не менее, я снимаю трубку. Я снимаю трубку и даже набираю заветные цифры.
Но я возвращаю трубку обратно.
Возвращаю прежде, чем в ней раздаются гудки.
Я не даю им ни малейшего шанса, этим гудкам. Как не даю ни малейшего шанса себе – совершить еще одно безумство. Два безумства за один день, согласитесь, это уже перебор!
«Ким, это Керри… Как это какая Керри?! Да, мы расстались далеко не вчера, но разве это причина, чтобы не звонить тебе?!.. Почему позвонила только сейчас, через пять лет? Э… ну… сегодня мне ну просто позарез понадобилось кому-то поплакаться!» – мысленный диалог с воображаемыми ответами Ким заставляет меня ужаснуться. Действительно, чтó я могла бы сказать ей и сейчас?! «Да, я не звонила тебе все это время, но теперь мне необходима твоя помощь» – так?! Нет, я, разумеется, бессердечная сука, и все это знают, но, Боже мой, не до такой же степени!
Керри, Керри, Керри… ведь ты была уверена, что ты изменилась!
Ты была так уверена, что изменилась не только ты, но и твоя жизнь!
Что вокруг тебя люди, которые дорожат тобой. Что хоть кого-то из них ты могла бы назвать своим другом! Но… обманывать саму себя можно лишь до определенного предела, чтобы потом иллюзии вдребезги разбились о правду. Что и произошло со мной сегодня. Чего-чего, а иллюзий у меня больше нет.
Но если ты в течение часа листаешь пухлую от записей записную книжку и не в состоянии решиться позвонить ни по одному номеру просто потому, что не можешь хотя бы одного человека, чье имя выведено твоей собственной рукой рядом с цифрами телефонного номера, назвать своим другом, это может означать только одно. Дело не том, что со всеми этими людьми что-то не так. Что-то не так с тобой.
Да, причину можно и нужно искать только в себе.
Отложив книжку, я поднимаюсь на ноги и иду в комнату сына. В любом случае, он еще слишком мал, чтобы я могла ему поплакаться, но – слишком хорош, чтобы вселить в меня немного уверенности и успокоения.
Я поправляю сползшее с его маленького теплого тельца одеяло и… в ужасе зажимаю рот руками. И я едва успеваю – полувскрик-полурыдание уже почти сорвалось с моих губ. Разбудить и напугать ребенка – это даже хуже, чем спустя пять лет набрать номер давно позабывшей о тебе женщины!
И я убираюсь прочь.
Я сбегаю.
Ухожу, плотно прикрыв за собой дверь.
И… вот я снова одна.
Один на один с так и не выплаканными слезами.
Один на один с нерешенной и так и не облеченной в слова проблемой.
Ведь, как выяснилось, позвонить мне некому.
А еще сегодня утром, когда, как говорится, ничто не предвещало, я любила весь мир, и мне казалось, что весь мир любит меня. Более того, я была сильна в своем заблуждении, что у меня есть друзья.
А потом случились слова Луки. Случились его взгляд и его тихий голос.
И тогда я осознала свою ошибку.
А друзья скоропалительно скончались, обернувшись просто коллегами.
А просто коллеги – это уже совсем другая песня.
Ходить с просто коллегами на больничные вечеринки? Сидеть с просто коллегами в кафешках и барах? Радоваться рождению детей просто коллег? Разделять радости и горести и умереть в один день? С просто коллегами – это даже звучит смешно.
Я не знаю, что со мной произошло за последние несколько лет.
Не знаю… но без всяких сомнений я стала другой. Я изменилась, как трансформировались и мои желания, цели и устремления. То, что устраивало меня раньше, сейчас потеряло смысл.
Чем я занималась всю сознательную жизнь? Строила карьеру.
Я без сожалений водрузила на ее алтарь свою личную жизнь.
Я без сожалений сметала все лишнее со своего пути. Сметала все, что хотя бы немного могло помешать конечной цели. Карьере.
И очень часто лишними становились люди.
А еще чаще лишними становились не просто люди, а люди, которые были мне дороги. Люди, которых я любила.
Все мои романы оканчивались никак и ничем, и только лишь потому, что я строила карьеру.
Мой брак разбился о мое нежелание заводить детей.
Мое нежелание заводить детей было напрямую связано с моим желанием подниматься вверх по карьерной лестнице. Подниматься, не задерживаясь ни на одной из ступенек. И я продвигалась. Я шла вперед, даже если мне приходилось наступать на чувства и желания моих возлюбленных, моих друзей, моих просто коллег.
Я жертвовала собой, и я приносила в жертву.
И я шла, шла, шла – с упертостью, тупой упертостью, которую я принимала за волю к победе, – вперед и вперед, все выше и выше, оставляя далеко внизу все, чем на самом деле можно и нужно было дорожить: семью, детей, любовь, привязанности, дружбу и… свое счастье. Потому что карьера не сделала меня счастливой. Я забралась на вершину, но… что мне было там делать, совсем одной?
Тогда я уже потеряла Ким. И тогда я еще не потеряла Сэнди.
Сэнди… мою жену… Мою жену тоже отобрала у меня карьера. Но не моя. Ее. Ведь мы были с ней так похожи: обе выбрали профессии, чтобы каждодневно помогать людям, обе были честолюбивы, обе стремились выполнять свою работу как можно лучше, и… обе готовы были жертвовать собой и приносить в жертву. Моим алтарем были медицина и управление, ее – пожарная часть №38 и пожары. Пожары… чертовы-чертовы пожары… Один из которых и забрал ее жизнь. Спалил дотла мое маленькое семейное счастье. Вернул меня на «истинный путь»: ведь я снова могла посвятить всю себя моим идолам – медицине и управлению.
Но с уходом Сэнди что-то изменилось во мне, что-то надломилось, и я уже не стала такой, какой была прежде. Внешне раны зарубцевались. Внутри – полыхал все тот же чертов пожар. Все тот же пожар, что убил Сэнди, остался голоден и попытался сожрать и меня.
Я продолжала работать. Я работала с прежним энтузиазмом, но… если быть честной, я все меньше и меньше понимала, для чего я это делаю. Я утратила цель. Лишилась ориентиров. Тот пожар унес с собой частичку меня самой. Хотя поняла я это далеко не сразу. Кажется, поняла я это только сейчас. Сегодня, когда Лука произнес: «Слушай, я хотел поговорить о твоей работе». И затем: «Мне надо сказать тебе о бюджете»...
Моей первой реакцией была злость. Ярость, пронзившая меня насквозь и скрутившая внутренности в тугой узел. Я все еще не верила в то, что он мне говорил, но мне уже приходилось сражаться с собой, чтобы не залепить ему пощечину. Как он мог?! Все, о чем я могла в тот момент думать: «КАК ОН МОГ?!»
Я всю жизнь отдала этой больнице! Я уже забыла о времени, когда НЕ РАБОТАЛА здесь! Я стольким пожертвовала! Я так и не родила ребенка! Я была хорошим врачом… я ХОРОШИЙ ВРАЧ! И сейчас я все еще хороший врач!!! Я отдала этой больнице…
И начав повторяться, я внезапно успокоилась.
У меня оставалась обида на Луку.
Ведь, черт возьми, я дала ему эту работу, я пожертвовала своей должностью, чтобы его не выкинули из клиники как нашкодившего щенка! Но и это было не главным. Он не просил меня о жертвах. Ведь так? Ужаснее всего оказалось то, что его слова разрушили мой мир. Я думала, что он мой друг. Его слова доказали, что это не так.
И я впервые после смерти Сэнди огляделась вокруг. И увидела лишь просто коллег. И не увидела ни одного друга.
Винить в этом Луку я не могла.
Если, даже пытаясь, я не смогла заслужить их дружбы, значит, здесь ничто уже не поможет.
А ведь я пыталась! Кто бы знал, как я пыталась!
И когда передо мной встал выбор, лишиться должности главного врача или позволить уволить человека, с которым мы только вчера отмечали рождение его сына, я не задумывалась ни на секунду. Почему? Наверное, потому что я начала понимать, что такое главное и неглавное, и отделять одно от другого?
Я оставила свой пост и вернулась в приемное. Безболезненно. Без сожалений. Мне казалось, что я поступаю правильно. Едва ли не впервые в жизни – правильно! Меня окружали дорогие мне люди. Я стала ходить на все вечеринки. Я не пропустила ни одного праздника. Я чувствовала себя частью этой маленькой жизни приемного покоя. Я ощущала себя членом семьи. Я готова была многим пожертвовать ради каждого здесь, и я искренне верила, что и остальные чувствуют то же самое.
И как же страшно мне было сегодня утром обнаружить себя не в окружении любящих и заботливых членов семьи, а среди равнодушных взглядов моих просто коллег!
Так в чем же я могла обвинить Луку? В том, что своими словами он вернул меня с небес на землю?
Нет… скорее, я должна была его поблагодарить.
И уже тогда я знала, что не смогу остаться. Даже если бы меня умоляли, я не смогла бы работать в этом месте. Если раньше наличие просто коллег и ни одного друга меня устраивало, то сейчас – уже нет. Оставалось начать с чистого листа. Оставалось попробовать построить жизнь заново.
Я знала, что шагнуть в никуда – это страшно. Но я не предполагала, что настолько.
Когда я в больнице произносила свою эмоциональную речь, я ощущала себя девочкой, которая начинает жизнь с нуля. Я радовалась переменам! Я искренне хотела начать жить новой жизнью, но… вернувшись домой, я посмотрелась в зеркало и увидела в нем не первой свежести женщину с уставшими и испуганными глазами. Никакой девочки в зеркале не было. И не могло быть.
На меня смотрело мое отражение. Отражение женщины, которой через несколько лет будет уже пятьдесят. А начинать новую жизнь в пятьдесят лет – сущее безумие.
Я едва не позвонила Луке, чтобы сказать, что я передумала, но гордость заставила мою руку опустить телефонную трубку на рычаг.
А потом я уложила сына спать и начала искать возможность вывалить на кого-нибудь свои страхи.
И так ее и не нашла, этой возможности.
Я усаживаюсь в любимое кресло и позволяю слезам выйти наружу.
Мне необходимо выплакаться.
И я плачу.
Я плачу, и, кажется, что конца слезам уже не будет.
Но вместе со слезами из меня выходят боль и отчаяние.
Понемногу я успокаиваюсь.
Я уже не чувствую себя так, словно небеса рухнули мне на голову.
И земля перестает уходить из-под моих ног.
Я начинаю сознавать, что никакой катастрофы не произошло.
Да, мне придется покинуть насиженное местечко, но я сильная и здоровая женщина. У меня есть сын и возлюбленная. Я ухожу не в никуда: не далее как сегодня утром мне сделали предложение о работе.
Сегодня, уходя из больницы, я не солгала.
Я сказала чистую правду: «После того, как Сэнди умерла, я думала что двигаюсь, но я чувствую, как будто застряла. Как будто вхожу в одну и ту же воду. Это заняло несколько лет, но сейчас все в порядке, и я готова двигаться дальше».
И кто знает, может быть, мое желание видеть в коллегах членов семьи – всего лишь попытка подольше задержаться на месте? Задержаться там, откуда я давно готова и должна была уйти?
Во мне не осталось злости, обиды, страха и отчаяния.
Зато появилось уже подзабытое чувство, сродни зуду, желание как можно скорее взяться за новое дело. И как же я ему обрадовалась!
Подойдя к телефону, я бросаю взгляд на часы.
Как хорошо, что моя рефлексия не заняла у меня всю ночь! Десять вечера. Время, когда приличия еще позволяют сделать краткий звонок. А долго говорить я не собираюсь.
– Лука, – произношу я, услышав его голос в телефонной трубке, – спасибо тебе.
Он не понимает, о чем я говорю, и, кажется, ищет скрытый смысл в моих словах, но я перебиваю его:
– Спасибо, что подарил мне возможность двигаться дальше. Никогда не казни себя за этот поступок! – добавляю я, не имея ни малейшего понятия, намеревался ли он «казнить себя» за мое несостоявшееся увольнение, или ему все равно.
И я не могу удержаться. Напоследок я говорю то, что собиралась, но так и не сказала ему днем в клинике.
– И, Лука, если ты в следующий раз соберешься увольнять лесбиянку, мать-одиночку или инвалида, хорошенько подумай над этим. Вряд ли твоей карьере пойдет на пользу иск на ох..ную сумму, предъявленный больнице по твоей вине.
Повесив трубку, я еще раз смотрю на часы.
До возвращения Кортни домой остается не больше получаса.
Напевая, я иду в кухню, чтобы приготовить для своей женщины легкий ужин.
"Ночные снайперы"
Ты уйдешь
Ограда. Мокрый снег. Случайное тепло
чужих ключей в моей руке.
Распластан день на паперти тоски,
о чем-то стонут языки.
И привкус меди на губах у тех,
кто все забудет.
Я знаю - ты уйдешь.
И будет небо плыть за тобой.
Ты так любила жить,
и, может, оттого,
что ты жила на краю,
где я сейчас стою.
Последние шаги в системе бытия,
прощальный вздох любимых рук -
и мир внезапно превратился
в горсть земли,
кто был со мной - теперь вдали.
А завтра я оставлю город,
данный мне в наследство.
Я знаю - ты уйдешь...
И полотно травы твоим глазам - вуаль,
но цвет уже не различить.
О чем просить? Ведь все предрешено,
и в миг дороги полотно
сольется с формой шин,
когда меня уже не будет.
Я знаю - ты уйдешь...
К О Н Е Ц
