Поеживаясь от холода, Лука проснулся, мысленно проклиная апрель в Чикаго. То жарко, то холодно, да еще и снег иногда идет… Тяжело выбравшись из кровати, он посмотрел на градусник и отозвался весьма не лестными словами о хозяине квартиры. Поискав в холодильники какую-нибудь еду, Лука плюхнулся на диван и стал переключать каналы. За окном было еще тепло, а на работу ему надо было только в 6 утра следующего дня. Целый выходной. И ни по одному из 65 каналов ничего не идет.
Сделав на завтрак пару бутербродов с сыром, Лука уселся на диване в крошечной гостиной. В последнее время живот его меньше беспокоил, но он не хотел рисковать. Будучи ребенком, Лука перенес несколько операций, пока врачи пытались выяснить, что с ним такое. И в конце концов один из них сказал его матери: «У него просто плохой желудок». Вот так вот просто. Несмотря на это в подростковом возрасте ему удалили желчный пузырь, с тех пор он должен был избегать любую жирную пищу.
Лука не мог больше сидеть один в маленькой пустой гостиной. Это просто сводило его с ума, было необходимо купить большую квартиру. Даже хуже, Саня собиралась приехать к нему домой в понедельник. И Лука не сомневался, что она не поскупится на выражения по поводу его малюсенькой и неуютной квартиры. И она и вправду была неуютной. Даже можно было сказать, наводящей тоску и депрессию. И уж точно такая обстановка не помогала Луке, когда ему было плохо. И хотя кошмары мучили его намного реже, было мало приятного просыпаться в холодном поту на большой кровати в малюсенькой комнате.
Конечно, виновата во всем была не только маленькая комнатенка. Пустота в кровати тоже играла не малую роль. Рядом с ним не было любимого теплого тела, не было рук, в которых можно было забыться, не было любви и спокойствия. Но он все еще скучал по своей жене, по ее запаху, по тому, как она лежала в его руках, по ощущению ее кожи под его ладонями, по стуку ее сердца.
Весь последний год, или около того, Лука жил в ожидании чего-то. Он столько лет плыл по течению, что уже привык к этому. Теперь, когда он обстроился, больше не переезжал с места на место, он чувствовал, что пытается потихоньку выбраться из того кризиса, в котором провел последние 9 лет.
Когда Керри уволила его, он нашел работу в Оклахоме, но почему-то – может, бесцветность окружающего пейзажа – ему там было неуютно. Все вокруг напоминало ему руины около Вуковара. Лука понимал, что это не рационально, но это все так пугало его, что он просто сбежал оттуда.
Нет, конечно, он подождал более подходящего предлога, чтобы уехать. И он не замедлил появиться, в образе милой молоденькой медсестры в больнице, где он работал. Она стала ему другом, а он, почувствовав в ней родственную одинокую душу, позволил себе увлечься ею. Но он ошибся, на вечеринке в больнице она поцеловала его, давая понять, что хочет не только дружбы.
Это было настолько неожиданно, что он оттолкнул ее тогда. Странно, но сейчас он даже не мог вспомнить, как она выглядела. Она была доброй и немного наивной, но был не готов. Ему просто повезло, что тогда он вернулся в Чикаго, и на следующий день ему позвонила Керри. Как сказала тогда Кэрол, он улетал на зиму, и собирался снова улететь на юг, до первого снега. Он ненавидел зиму – холод зимы. Все неприятности случились зимой, в конце концов. С первых заморозков у Луки появлялось желание улететь на юг, подальше от болезненных воспоминаний.
Лука сам не мог понять, почему он столько переезжал с места на место, зима была не единственным временем года, когда он собирал свои вещи и уезжал. Возможно, потому что он хотел избежать ситуаций как с той медсестрой. Джулия разбудила в нем то, что было давно похоронено. Теперь он был готов к чему-то новому, но он сам не знал к чему.
Вернувшись в Окружную, Лука обнаружил, что ему легко и приятно общаться с Кэрол, но в то же время он чувствовал, что она хочет от него чего-то, что он не сможет ей дать. Ей несомненно нужен был кто-то, кто мог помочь. И Лука, видя, что Марк, хоть и был ее лучшим другом, не сильно помогает Кэрол, решил сам стать ей помощником. Пока их разговоры не касались запретных тем, все было хорошо. Но все равно, его к ней… тянуло. Но говорить с ней о своем прошлом, о своей личной жизни он мог. Он вообще ни с кем об этом не говорил, кроме Керри, конечно. В Керри Лука чувствовал куда большее одиночество… Вообще он подозревал, что Кэрол больше изображает одиночество, чем действительно от него страдает. Керри была совершенно другой. Больше того, иногда Кэрол становилась немного навязчивой. Он, конечно, никогда не скажет этого вслух, но Луке казалось, что Кэрол немного зациклена на себе, да еще и добивается жалости от окружающих.
Луке очень не хотелось менять свое мнение о Кэрол, как о замечательной женщине. Она была добра к нему, хотя он не понимал почему. Возможно, потому что ей самой было одиноко. Лука не мог представить себе, что он может ей нравиться, пока не заметил, как Кэрол стала вести себя с Эбби. И это стало одной из причин, по которым он стал отдаляться от Кэрол. Он был приветлив и мил, всегда готов помочь, но он чувствовал, что по чуть-чуть он отстраняется от нее. Во всяком случае, так было, пока она не пригласила его на весеннее барбекю к себе домой. Тогда он почувствовал какую-то перемену в их отношениях, и это несколько напугало его. На долю секунды ему показалось, что может быть… но потом эта мысль растаяла без следа.
Лука отказывался досконально изучать свое эмоциональное состояние, потому что он мог добраться до таких вещей, которые он был не готов вспоминать и переживать. Он не понимал, почему ему казалось, что он может помочь Кэрол, больше того, что он должен помочь ей. Он не смог защитить свою собственную семью, но возможно он сможет защитить Кэрол и близняшек. Но у Луки было странное чувство, что она не долго еще пробудет в Чикаго, и поэтому он уже сейчас старался отдалиться от Кэрол, чтобы избегнуть будущей боли расставания. Кажется, она тоже это чувствовала и сама отдалилась от него. И это было к лучшему. Он не хотел быть использованным ею. Поэтому он отдалился от нее и стал общаться с другими людьми. Керри, Картер и, что удивительно, Бентон были готовы поговорить с Лукой, и ему казалось, что он перестал так остро нуждаться в Кэрол. В последнее время он и парой слов не перемолвился с Кэрол.
Ему было трудно разговаривать с ней после того, как одна из медсестер посвятила его в ситуацию, в которой оказалась Кэрол. «Ее друг вляпался в какие-то неприятности, здесь в больнице – он был педиатром – и уехал. Близнецы от Дага, но Кэрол больше не хочет иметь с ним никаких дел». Это шокировало Луку, но он снова промолчал. Он не считал возможным кого-либо судить, учитывая все те ошибки, которые он сам совершил в жизни. Но в глубине души он чувствовал, что их дружба с Кэрол изменилась, и не в лучшую сторону.
Воскресным утром, в кои-то веки выходной день, Лука вместе с Саней сходил на службу в церковь. Потом они шли домой, наслаждаясь теплой весенней погодой. Саня собиралась покататься на лодке с Джоном и приглашала брата с собой: «Ты можешь показать ему, как действительно надо управлять парусом!» - смеялась она.
Лука задумался над ее предложением, но отказался. Он не хотел сегодня плавать под парусом, он хотел просто пройтись и подумать…
- Ладно, - сказала Саня, - но тогда пойди и поспи. Ты выглядишь таким измученным. На улице весна, ты должен наслаждаться жизнью. В воздухе витает романтика…
- И пыльца, - заметил Лука.
- Ладно, тогда встретимся завтра после обеда, - рассмеялась Саня.
Лука продал свою лодку после того, как Керри наняла его на постоянную должность. Это была старая лодка, сделанная еще в Хорватии. Вообще-то в Чикаго трудновато продать лодку зимой, но покупатель был из Техаса и был так восторженно настроен на покупку лодки. Сказал, что хочет совершить на ней кругосветное путешествие летом. И ему нужна была крепкая и надежная лодка. И уж лодка Луки точно была именно такой. Лука унаследовал ее за одним своим другом, убитым в Загребе, и проплыл на ней из Хорватии до Чарльстона, в Южной Каролине. Нью-Йорк и статуя Свободы не привлекали Луку, он еще не чувствовал себя свободным. Он сбежал от ужасов войны его прошлой жизни, но призраки прошлого все еще преследовали его, чтобы он мог дышать свободно. Точно он знал только одно – он никогда туда обратно не вернется. Он вообще не представлял себе, чтобы кто-нибудь туда вернулся.
Он вдруг рассмеялся про себя, вспоминая, какое выражение лица было у Сани, когда он вез ее обратно в Париж. К тому времени он уже немного оправился, во всяком случае, физически. Доктора – и что они вообще знают – сказали, что ему безумно повезло, если он сможет ходить без костылей, не говоря уже о том, что он вообще сможет ходить. Спустя пять лет его походка все еще была немного странной, но какое же это было счастье отбросить этот костыль ночью в море, когда он плыл к Америке.
- Ты обещаешь, что больше никогда не вернешься? – она смотрела на него так серьезно, что невозможно было угадать в этом взгляде семнадцатилетнюю девочку, которая больше всего любила вечеринки и прогулки по магазинам.
- Я обещаю, - ответил он, отрешенно смотря в окно. Красивый пригород – луга с пасущимися на нем коровами, деревья и живая изгородь, маленькие деревушки с устремленными к небесам шпилями церквей. И никаких разбомбленных домов. Не было толп беженцев, которые уходили неизвестно куда – для них единственной постоянной вещью в жизни стала неуверенность в завтрашнем дне.
Лука вспомнил игру, в которую он играл, когда он и другие врачи ходили по руинам в поисках жертв бомбежек и снайперов. Игра называлась – «Если Бог на небе?». Они должны были не только опасаться мин и неразорвавшихся бомб, но и тех людей, которым они хотели помочь. Луку так часто грабили, что, в конце концов, он сделал ложный кошелек с фальшивыми деньгами, а свои настоящие деньги хранил в ботинке. Если эти деньги вообще кому-то были нужны. В него столько раз стреляли – хорваты, сербы, боснийцы, христиане и мусульмане… какая, в общем-то, разница? Он никогда не был ранен, но, возвращаясь домой, он обнаруживал дырки от пуль в своей одежде. Он перестал доверять кому бы то ни было. Он и до сих пор никому не доверял… почти. Керри он абсолютно доверял.
И хотя в Вуковаре он подрастерял ту наивность, с которой смотрел на мир, Луку все равно шокировало то, что люди делают друг с другом. Но мир не закалил его, Лука все еще остро переживал каждое проявление человеческой несправедливости и жестокости.
Тогда он еще не знал, сможет ли сдержать обещание, данное Сане. Он сказал это, только чтобы успокоить ее. Но выражение ее лица говорило ему, что надо быть честным, таким, каким он был с ней всегда. Он рассказал ей о смерти их отца, сидя в приемном больницы, глядя ей прямо в глаза и объясняя ей все: зачем нужны были эти трубки, капельницы и все остальное. Сане тогда было около пяти, а ему самому еще не было восемнадцати. Но уже тогда Лука знал, что врать ей, защищая от правды жизни, - это грех. Смерть естественна, во всяком случае, так он тогда думал. Жена и дети Луки умерли другой смертью.
Вот тогда Лука и воспротивился смерти. Он не хотел умирать молодым, как множество его друзей, как его жена и дети. Он упрямо, порой даже эгоистично, боролся за долгую-долгую жизнь. Лука цеплялся за жизнь почти как сумасшедший перед лицом старухи с косой, бросая ей вызов, как Дон Кихот ветряными мельницами. Он был намерен пережить тех людей, которые отняли у него семью. Он хотел победить, в конце концов, даже если для этого ему придется прожить сотню лет. Он хотел умереть, зная, что последний из убийц отправился в ад.
- Честно? Ты честно обещаешь никогда туда не возвращаться, после того как уедешь в Америку? – Он запомнил выражение ее лица – на нем отражалась наивность и вера в будущее, которая может существовать только у семнадцатилетней девочки. Или у человека, который не видел того, что видел он. Даже теперь его преследовал тот ужас, запечатленный на лицах людей в Вуковаре. Саня не видела лица Даниэлы. Она не видела тел его детей. Он рассказывал и об этом тоже, но подсознательно защищал ее от многого. Священник тоже кое-что рассказывал ей, но совсем немного. Да и должна ли была Саня это все знать? Кому нужны были эти подробности?
Нет, решил Лука. Она была единственным человеком, о котором он мог заботиться в то время. И он собирался защитить ее лучше, чем свою жену и детей. Во всяком случае, он мог защитить ее от жестокости мира. Тогда Луке казалось это символичным, что Саня уехала из города Смерти в город Света, которому она и принадлежала. В ней всегда был особенный свет, и Лука намеревался сохранить его, не позволяя темноте и жестокости мира разрушить душу Сани.
В то время он не представлял, чему принадлежит он. Он все еще был жив. Он даже шутил над этим, правда по-дурацки, проверяя каждое утро пульс, чтобы быть уверенным. Но внутреннего света не было, была только пустота и истощение всех сил… Наверное, тогда он и был сломлен, но был слишком упрям, чтобы признать свои слабости. Он не доверял психиатрам и отказывался идти к ним на прием, пока священник не подтолкнул его к этому.
- Это все равно, что высказаться старому понимающему другу, - сказал он.
- Да, старому понимающему другу, который сдирает с тебя состояние за час разговора, - холодно ответил Лука. – С таким же успехом я могу поговорить с барменом, только он возьмет деньги только за выпивку.
Но в конце концов Лука поддался уговорам и сходил к одному врачу в Загребе. Он поставил Луке диагноз дистимия – депрессия средней тяжести, повторяющаяся циклами. Конечно же, она лечится лекарствами. Все лечится с помощью лекарств. Лука довольно долго терпел все эти пилюли, но в конце концов выбросил все баночки с таблетками, когда впервые приехал в Чикаго.
Он убеждал себя, что ему лучше, но он врал. Забавно, что в ложь иногда поверить проще, чем в правду. Потом он подумывал о том, чтобы снова ходить к психоаналитику, чтобы жить стало проще. Не то чтобы все дни были так уж плохи, но иногда призраки прошлого становились невыносимы.
- Я обещаю… Я обещаю, что никогда туда не вернусь. – Его собственные слова эхом звучали в голове. Идя по улице, он повторил вслух: Я никогда туда не вернусь.
Женщина остановилась и удивленно посмотрела ему вслед, но ее даже не заметил.
Он сдержал свое обещание – он так и не вернулся в Хорватию. Его ничего не влекло туда, и американское правительство могло отправить его туда разве что мертвым, потому что живым он не собирался возвращаться на родину.
Лука Ковач всегда сдерживал свои обещания.
- Я мог бы добежать до норвежской границы и обратно, - сказал он однажды священнику, незадолго до своего отплытия в Америку, - я мог бы забраться на Эверест, я мог безоружным выйти к сербам и убить их всех… но мой сын никогда не сможет, моя дочь никогда не сможет. Моя жена никогда не сможет.
Его отчаяние в тот момент было столь велико, что Лука сомневался, что когда-нибудь сможет преодолеть его. Но теперь он по большей части выкарабкался, хотя чувство вины, его печаль и злость, его одиночество все еще преследовали его. Но в последнее время он стал видеть свет… его немного пугало, что впереди все-таки есть будущее. Но он должен был продолжать жить. У него по большому счету не было выбора, он должен был выжить.
Он читал газету, когда услышал стук в дверь. Его инстинкты подсказывали ему, что надо быть осторожным, когда открываешь дверь. Он еще не очень комфортно чувствовал себя, живя в квартире. Его друзья были убиты снайперами в своих квартирах. Поэтому, подсознательно, он старался не стоять у окон. Черт возьми, он даже немного пригибался, когда проходил мимо окон на работе.
- Кто там? – Громко спросил он.
- Саня, дурачок! Пусти меня! В этом чертовом холле жутко холодно!
Лука отодвинул задвижку и впустил ее. Он не ошибся, предположив, что Сане не понравится его жилье.
- Господи, Лука! Эта квартира ужасна! Ты должен переехать куда-нибудь в другое место!
Она провела кончиками пальцев по краю полочки, отмечая про себя давно не убиравшуюся пыль.
- Я думаю над этим, - признался он.
- И здесь так все строго. Лука, почему у тебя нет никаких картин? Даниэлы и детей? – Она осмотрела квартирку, было видно, что Саня разочарована этим зрелищем. Она обернулась к брату, внимательно следя за его лицом. Он выглядел одиноко в этой малюсенькой квартирке.
Лука и не знал, почему не повесил никаких картин. Эти фотографии только делали боль сильней.
- Ты помнишь, когда ты приехала ко мне в Загреб? – Вдруг спросил он.
- Да, после того, как…
- После того как их убили. – Просто сказал Лука. – Мы сидели около печки, и мне приходилось жечь книги, чтобы поддерживать тепло. Нет ничего хуже, чем жечь книги. Это… как-то грешно, что ли. Мы читали вслух, помнишь? Просто, что запомнить их. Помнишь стихи Вальтер Скотта «Моя Родина»?
Где тот мертвец из мертвецов,
Чей разум глух для нежных слов:
"Вот милый край, страна родная!"
В чьем сердце не забрезжит свет,
Кто не вздохнет мечте в ответ,
Вновь после странствий многих лет
На почву родины вступая?
Для тех, чьи чувства таковы,
Все песни немы и мертвы!
Пускай огромны их владенья
И знатно их происхожденье,
Ни золото, ни знатный род -
Ничто им в пользу не пойдет.
Любуясь собственной тоскою,
Они не ведают покоя.
Удел и рок печальный их -
В себе убить себя самих!
Они бесславно канут в Лету,
Непризнанны и невоспеты!
Саня вздохнула. Это было очень грустное для нее время – ей было семнадцать, и она была совершенно не готова увидеть его таким. Наблюдать за тем, как ее брат погружается в депрессию – это разбивало ей сердце. Она так боялась за него, боялась, что он совершит что-нибудь необдуманное. Он много слушал Биттлз – Белый альбом, и Роллинг Стоунз, и эта музыка еще больше усиливала уныние, царящее в его доме. Саня сомневалась, что она когда-нибудь забудет песню "Waiting On A Friend" («В ожидании друга»). Она звучала у нее в голове, особенно когда у нее было не очень хорошее настроение, и от нее мурашки бегали по коже. Вот чего ждал Лука – друга. Ему не нужны были романтические отношения прямо сейчас, подумала Саня, хотя ему было необходимо любить и быть любимым. Ему нужен был кто-то, кому он смог бы выплакаться, и кого он смог бы защитить, как пелось в песне. Во всяком случае, он мог защищать Керри, мог помочь ей. И возможно, после того, как они узнают друг друга получше… Саня приехала в Америку с надеждой увидеть Луку снова счастливым, окруженным людьми, которые его любят и хотят для него только лучшего. Сейчас она видела, что у него есть друзья, которые заботятся о нем, и даже одного друга уже влюбленного в него… А почему бы и нет? Не было души чище и лучше на этой планете, чем ее брат. Ну кто не полюбит Луку? Только мелкий и озлобленный на жизнь человек не заметит глубину души Луки, силу его характера.
- Да, я помню, - наконец сказала она. – Но тебе нет необходимости делать это снова, Лука. И тебе намного лучше сейчас. Ты победил, ты их победил…, они проиграли войну.
Она посмотрела в окно, заставив Луку вскочить с места. Его страхи все еще были живы, какими бы глупыми они теперь не были.
- В Хорватии сейчас мир, и ты должен быть в мире с самим собой. Мне кажется, ты наконец-то готов к чему-то новому. Ты больше не одинок. У тебя есть друзья, у тебя есть я, есть Джон, Керри… Я знаю, что они всегда будут рядом с тобой, да и до Парижа всего один телефонный звонок.
- Я знаю, Саня. Я не настолько плох, как ты думаешь. – Сказал он. Нет, правда, и ему стало намного лучше, чем в 1991. Почти 9 лет…. Он тогда был совсем другим человеком. Тогда он хотел умереть, но он вспомнил, что Саня сказала ему перед отъездом в Америку: «Ты должен запомнить – ты выживешь. Если ты позволишь им выиграть, то ничего не произойдет. Жизнь – это твой реванш. Если ты сдашься, если позволишь себе умереть, то они победят. Не позволь им этого сделать. Ты остался в живых ради чего-то. У Бога есть на твой счет еще какие-то планы. Я знаю. Я просто это знаю».
И он выжил. Но не ради нее. Не ради кого-то вообще. В кои-то веки он делала что-то ради себя самого.
- Тебе надо найти квартиру побольше, - улыбнулась она. – И позволить мне отделать ее. Обожаю заниматься отделкой, и, кстати, я остаюсь в Чикаго на лето.
- Правда? Это здорово! – Сказал он, но в голосе не было особенного энтузиазма.
- Ну спасибо! Рада, что ты так счастлив от этого известия! – Рассмеялась Саня.
- Я знаю, что ты остаешься не ради меня, Саня. Это ради Джона.
Она залилась румянцем. Ей очень нравился Джон, возможно больше, чем кто-либо до этого. Джон был замечательным молодым человеком – но иногда его поведение ее немного пугало. В последнее время он стал вести себя как-то странно, не по отношению к ней, а вообще. Саня хорошо чувствовала, когда человек нуждается в помощи. Ее друзья говорили, что она была бы незаменимым учителем или психотерапевтом, и сейчас она хотела остаться и помочь Джону.
- Ну, мне кажется, что ты тут тоже не просто так задержался. – Парировала Саня. – Например, ради некоторого рыженького врача…
- Саня…
- Не отталкивай ее, Лука. Она беспокоится о тебе. И ты ей нравишься. Не бойся…
Лука в задумчивости кусал губы. В последнее время он тоже много думал о Керри, и это смущало его и пугало одновременно. Саня улыбнулась ему, зная, что сейчас он решает сложную дилемму. Даниэла как-то сказала ей: «Лука такой недогадливый! Мне потребовалось три месяца, чтобы он хотя бы начал со мной здороваться. Он даже не думал об этом… Он похож на маленького мальчика в этом смысле, такой же наивный. Но все эти усилия стоят того».
- Ну, я, конечно, буду рада помочь тебе найти новую квартиру. И заняться ее ремонтом. – Сказала Саня, что бы снять напряжение.
- Я не хочу никаких кружевных штор и ангелочков повсюду.
- Так значит, ты думаешь над тем, чтобы купить что-нибудь побольше?
- Думаю, и очень серьезно. – Ему было над чем подумать, и в список входила не только квартира…
Перейти к СЕДЬМОЙ ГЛАВЕ
